, играющее роль основания всей его системы. Написано в нюрнбергский период. 1-я часть – «Объективная логика», кн. 1, «Учение о бытии» (1812); 2-я часть – «Объективная логика», кн. 2, «Учение о сущности» (1813); 3-я часть – «Субъективная логика», или «Учение о понятии» (1816). В 1831 Гегель задумал переиздание, но успел доработать и расширить только «Учение о бытии» (издано в 1833 в качестве 3-го тома Собрания сочинений). Русские переводы: Η.Γ.Дебольского (1916, 2-е изд. 1929); Б.Г.Столпнера (1937–39; 1970 – под ред. А.П.Огурцова и М.И.Иткина).
СТРУКТУРА, ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ. Гегель написал два Предисловия к «Науке логики» – в 1812 к 1-му изданию и 7 ноября 1831 – к предполагавшемуся 2-му изданию. В первом Предисловии Гегель говорит о необходимости кардинальной реформы логики, которая должна стать содержательной дисциплиной, ибо «только природа содержания может быть тем, что развертывается в научном познании, причем именно лишь эта собственная рефлексия содержания полагает и порождает само определение содержания» (Наука логики, т. 1. М.,1970, с. 78). Далее, «чистые мысли», которыми занимается логика, должны быть представлены «в самодвижении»: «их самодвижение есть их духовная жизнь и представляет собой то, что конституирует науку...» (с. 79). В Предисловии ко 2-му изданию Гегель видит высшую задачу логики в том, чтобы « очистить категории, действующие лишь инстинктивно как влечения и осознаваемые духом прежде всего разрозненно... и этим очищением возвысить его в них к свободе и истине» (с. 88). Во Введении раскрывается предмет логики – «мышление, постигающее в понятиях»; логику следует понимать как «систему чистого разума», даже как «изображение Бога» в его вечной сущности (с. 103), «чистое знание» предстает здесь как «конкретное, живое единство» (с. 114). Содержательная категориальная логика одновременно есть и учение о диалектическом методе, принципы которого – «необходимость связи и имманентное возникновение различий» (с. 109) – реализуются в самодвижении логических категорий. Деление логики: «объективная логика» (логика понятия как бытия) и «субъективная логика» (логика понятия как понятия); объективная логика в свою очередь делится на учение о бытии в собственном смысле и учение о сущности.
УЧЕНИЕ О БЫТИИ. В учении о бытии Гегель прежде всего ставит вопрос: «С чего следует начинать науку?» Здесь во всеобще-логической форме осмысливается проблема начала любого системного научного построения. Таким началом должна быть «наличная и сохраняющаяся на всех последующих этапах развития основа», то, что остается «всецело имманентным своим дальнейшим определениям» (с. 128). Для логики этой начальной «клеточкой» выступает «чистое бытие» , которое есть вообще то же, что и ничто , и совершается переход к становлению. Через его моменты – возникновение и прехождение – осуществляется «снятие становления» и переход в категориальную сферу «наличного бытия» (Dasein), которое делится на три раздела: наличное бытие как таковое; нечто и иное, конечность; качественная бесконечность. В разделах о наличном бытии как таковом вводится и проясняется категория качества. На категориальной стадии «конечности» Гегель вводит категории: нечто и иное (они в свою очередь дают жизнь категориям бытия-для-иного и в-себе-бытия ); определение, свойство и граница; конечность. Общий смысл этой стадии определяется так: «Нечто вместе со своей имманентной границей, полагаемое как противоречащее самому себе, в силу которого оно выводится и гонится дальше, есть конечное» (с. 191). Иллюстрацией служат математические понятия: точка, линия, поверхность, противореча самим себе (ибо их определенность есть и их граница, и выхождение за ее пределы), из самих себя, через свое понятие, «движутся в себе»: «диалектика точки – это стать линией, диалектика линии – стать плоскостью, диалектика плоскости – стать целокупным пространством» (с. 190–191). Такова имманентная диалектика понятий (диалектической логики и науки): конечное переходит в бесконечность. Раздел о соотношении конечного и бесконечного – один из лучших в «Науке логики» благодаря тонкой, многосторонней диалектике анализа. Если мысль застревает на простой противоположности бесконечного конечному, то это «дурное бесконечное» (с. 204), а «истинная бесконечность» вырастает из понимания того, что, во-первых, и бесконечное, и конечное подвергаются внутреннему отрицанию, и, во-вторых, что «не конечное есть реальное, а бесконечное» (с. 215), что «конечное идеально».Это и есть «философский идеализм», поскольку все принципы всякой философии всегда «суть мысли, всеобщее, идеальное» (с. 222), а не конечные вещи в их наличии. Бытие-для-себя как последняя категориальная ступень сферы качества (разделяемая на бытие-для-себя как таковое; одно и многое; отталкивание и притяжение) образует переход в сферу количества (величины). Последнее же (разделяемое на количество как таковое, определенное количество, количественную бесконечность) перетекает в сферу категории меры , которая (через специфическое количество и реальную меру) полагает «становление сущности».
Мера – это единство качества и количества, качественное количество, «специфическая» величина. «Узловая линия отношений мер» – категориальная стадия, на которой фиксируется такое изменение количества, которое внезапно (скачкообразно) вызывает изменение качества: напр., вода, нагретая до 100°, превращается в пар, а охлажденная ниже 0°, становится льдом. Температуры кипения и замерзания – примеры «узловых» точек мерных отношений. «Мерные» понятия применимы и к общественной, государственной сферам, хотя «узлы» меры здесь не столь определенны и очевидны, как в природе. Существует, напр., зависимость между размером государства и наиболее благоприятными для него строем, системой управления. Категорией меры завершается учение о бытии, онтологическую значимость которого Гегель связывает с тем, что процесс «продвижения» логики по категориальным ступенькам бытия «есть движение самого бытия» (там же,т. 2. М., 1971, с. 7).
СУЩНОСТЬ И ПОНЯТИЕ. В разделе «Сущность» Гегель связывает категории бытия и сущности: «Сущность находится между бытием и понятием и составляет их середину...» (с. 8). Сущность есть существенное наличное бытие в противоположность несущественному. Сущность – в себе и для себя снятое бытие. То, что ей противостоит, есть сначала только видимость (бытие, лишенное сущности). Отсюда категориальные ступени сферы сущности: 1) видимость (разделяется на: существенное и несущественное, видимость, рефлексия);
2) определенные сущности, или рефлексивные определения;
3) основания. Понятие «рефлексии» имеет основополагающее значение для сферы сущности, и весь ее первый раздел именуется «Сущность как рефлексия в самой себе». Если для категорий бытия основополагающим является соотношение с иным, то для категории сущности характерно «соотносящееся с собой отрицание», т.е. рефлектирующее движение. В сфере бытия качество переходит в количество, в сфере сущности явление и сущность (соответственно тождество и различие, причина и действие и т.д.) рефлективно соотносятся, «светятся» друг через друга. «Иное» в сфере сущности – не бытие с отрицанием и границей, а «отрицание с отрицанием» (с. 18). Рефлексия (разделяется на полагающую, внешнюю, определяющую), посредством которой мысль полагает «собственные» определения, подчеркивает принципиальное отличие всех категорий сферы сущности. Гегель вводит и исследует здесь такие понятия, как тождество, различие (разделяемое на разность, противоположность, противоречие), основание (разделяемое на абсолютное, определенное основание и условие), явление (разделяемое на существование, явление, существенное отношение), действительность (разделяемая на абсолютное, собственно действительность, абсолютно необходимое, абсолютное отношение – дробимое на субстанцию, причину, взаимодействие). Для анализа соотношения категорий сущности Гегель использует формально-логические законы тождества, исключенного третьего, противоречия и в то же время критикует их, если они толкуются как фиксация одностороннего, застывшего тождества.
Третий раздел учения о сущности – содержательный анализ категорий, которые в истории логики и философии было принято именовать «модальными». Его предваряет раскрытие единства внешнего и внутреннего; от царства абстрактных, или формальных, возможностей мысль переходит к «реальной возможности, а через нее – к необходимости, которая есть единство реальной возможности и действительности. Здесь также имеет место переход от субстанции к субъекту.
Категория «субстанции» у Гегеля есть обозначение необходимой, абсолютно безусловной сущности, которая существует через самое себя (causa sui Спинозы). От «пассивной субстанции» мысль переходит к понятию ее внутреннего противодействия, когда она выступает как причина, а далее – к понятию бесконечного взаимодействия. В дальнейшем свобода провозглашается «истиной необходимости», а в качестве «истины субстанции» выступает понятие, которое провозглашается «истиной бытия и сущности».
УЧЕНИЕ О ПОНЯТИИ. Три главных раздела этого учения – «Субъективность», «Объективность», «Идея». В логике понятий Гегель как будто бы придерживается категориальной последовательности, характерной для формальной логики: от понятия (в более частном смысле), разделяемого на всеобщие, частные (особенные) и единичные, он переходит к суждениям (суждения наличного бытия, т.е. утвердительные и отрицательные суждения; «суждения рефлексии», или количества, т.е. единичные, особые, всеобщие; суждения необходимости, т.е. категорические, гипотетические и разделительные суждения; суждения понятия, или суждения модальности, т.е. ассерторические, проблематические и аподиктические), затем – к умозаключениям. Но все это – скорее внешняя канва диалектико-логической работы, основывающейся на онтологизации понятий и форм мысли («все есть умозаключение»).
Основной смысл учения о понятии состоит в следующем. Если формальную логику интересует лишь форма суждения «S есть Ρ», и вовсе не интересует, действительно ли S есть Р, то содержательная диалектическая логика проверяет на «истинность» это «есть». «Ни понятие, ни суждение не находятся только в нашей голове и не образуются лишь нами. Понятие есть то, что живет в самих вещах, то, благодаря чему они суть то, что они суть, и понять предмет означает, следовательно, осознать его понятие» (Энциклопедия философских наук, т. 1, с. 351–352).
Раздел «Объективность», который делится на категориальные сферы «Механизм», «Химизм», «Телеология», имеет своим предметом анализ трех основных типов вычленения объектов обычным человеческим познанием и наукой. Под «механизмом» (неверно отождествляемым с механикой и механицизмом) понимаются первоначальные приемы выделения объектов и «внешние» приемы овладения ими (напр., «механизм» характерен для социальной сферы, когда отношения между гражданами-индивидами и правительством понимаются чисто формально). «Химизм» – «первое отрицание безразличной объективности и внешней определенности» (Наука логики, т. 3, с. 182) и «телеологизм» (или «организм») – стадии более высокого, более «внутреннего» отношения мысли к объекту. Последний раздел «Науки логики» – «Идея» (в свою очередь разделяемая на три подраздела – «Жизнь», «Идея познания», «Абсолютная идея») – резюмирует те принципы метода, о которых речь шла вначале.
Литература:
1. Мотрошилова Н.В. Путь Гегеля к «Науке логики». М., 1984;
2. Marx W. , Hegels Theorie logischer Vermittlung: Kritik der dialektischen Rekonstruktion. – «Wissenschaft der Logik». Stuttg., 1972;
3. Düsing K. Das Problem der Subjektivität in Hegels Logik. Bonn, 1976;
4. Theunissen M. Sein und Schein. Die kritische Funktion der Hegeischen Logik. Fr./M., 1978;
5. Die Wissenschaft der Logik und die Logik der Reflexion: Hegel-Tagung Chantilly. 1971. Bonn, 1978;
6. Jarezyk G. Systeme et liberté dans la logique de Hegel. P., 1980.
Н.В.Мотрошилова
Гегель Г.В.Ф.
Наука логики
ВВЕДЕНИЕ
Всеобщее понятие логики
Ни в какой другой науке не чувствуется столь сильно потребность начинать с самой сути дела, без предварительных размышлений, как в науке логики. В каждой другой науке рассматриваемый ею предмет и научный метод различаются между собой; равным образом и содержание [этих наук] не начинает абсолютно с самого начала, а зависит от других понятий и связано с окружающим его иным материалом. Вот почему за этими науками признается право говорить лишь при помощи лемм о почве, на которой они стоят, и о ее связи, равно как и о методе, прямо применять предполагаемые известными и принятыми формы дефиниций и т. п. и пользоваться для установления своих всеобщих понятий и основных определений обычным способом рассуждения.
Логика же, напротив, не может брать в качестве предпосылки ни одной из этих форм рефлексии или правил и законов мышления, ибо сами они составляют часть ее содержания и сначала должны получить свое обоснование внутри нее. Но в ее содержание входит не только указание научного метода, но и вообще само понятие науки, причем это понятие составляет ее конечный результат: она поэтому не может заранее сказать, что она такое, лишь все ее изложение порождает это знание о ней самой как ее итог (Letztes) и завершение. И точно так же ее предмет, мышление или, говоря определеннее, мышление, постигающее в понятиях, рассматривается по существу внутри нее; понятие этого мышления образуется в ходе ее развертывания и, стало быть, не может быть предпослано. То, что мы предпосылаем здесь в этом введении, не имеет поэтому своей целью обосновать, скажем, понятие логики или дать наперед научное обоснование ее содержания и метода, а имеет своей целью с помощью некоторых разъяснений и размышлений в рассуждающем и историческом духе растолковать представлению ту точку зрения, с которой следует рассматривать эту науку.
Если вообще логику признают наукой о мышлении, то под этим понимают, что это мышление составляет голую форму некоторого познания, что логика абстрагируется от всякого содержания, и так называемая вторая составная часть всякого познания, материя, должна быть дана откуда-то извне, что, следовательно, логика, от которой эта материя совершенно независима, может только указать формальные условия истинного познания, но не может содержать самое реальную истину, не может даже быть путем к реальной истине, так как именно суть истины, содержание, находится вне ее.
Но, во-первых, неудачно уже утверждение, что логика абстрагируется от всякого содержания, что она только учит правилам мышления, не имея возможности вдаваться в рассмотрение мыслимого и его характера. В самом деле, если, как утверждают, ее предмет - мышление и правила мышления, то она непосредственно в них имеет "свое, ей лишь свойственное содержание; в них она имеет также и вторую составную часть познания, некую материю, характер которой ее интересует.
Во-вторых, вообще представления, на которых до сих пор основывалось понятие логики, отчасти уже сошли со сцены, отчасти им пора полностью исчезнуть, пора, чтобы понимание этой науки исходило из более высокой точки зрения и чтобы она приобрела совершенно измененный вид.
Понятие логики, которого придерживались до сих пор, основано на раз навсегда принятом обыденным сознанием предположении о раздельности содержания познания и его формы, или, иначе сказать, истины, и достоверности. Предполагается, во-первых, что материя познавания существует сама по себе вне мышления как некий готовый мир, что мышление, взятое само по себе, пусто, что оно примыкает к этой материи как некая форма извне, наполняется ею, лишь в ней обретает некоторое содержание и благодаря этому становится реальным познанием.
Во-вторых, эти две составные части (ибо предполагается, что они находятся между собой в отношении составных частей и познание составляется из них механически или в лучшем случае химически) находятся, согласно этому воззрению, в следующей иерархии: объект есть нечто само по себе завершенное, готовое, нисколько не нуждающееся для своей действительности в мышлении, тогда как мышление есть нечто ущербное, которому еще предстоит восполнить себя в некоторой материи, и притом оно должно сделать себя адекватным своей материи в качестве мягкой неопределенной формы. Истина есть соответствие мышления предмету, и для того чтобы создать такое соответствие - ибо само по себе оно не дано как нечто наличное, - мышление должно подчиняться предмету, сообразоваться с ним.
В-третьих, так как различие материи и формы, предмета и мышления не оставляется в указанной туманной неопределенности, а берется более определенно, то каждая из них есть отделенная от другой сфера. Поэтому мышление, воспринимая и формируя материю, не выходит за сдои пределы, воспринимание ее и сообразование с ней остается видоизменением его самого, и от этого оно не становится своим иным; а сознающий себя процесс определения уж во всяком случае принадлежит лишь исключительно мышлению. Следовательно, даже в своем отношении к предмету оно не выходит из самого себя, не переходит к предмету; последний остается как вещь в себе просто чем-то потусторонним мышлению.
Эти взгляды на отношение между субъектом и объектом выражают собой те определения, которые составляют природу нашего обыденного сознания, охватывающего лишь явления. Но когда эти предрассудки переносятся в область разума, как будто и в нем имеет место то же самое отношение, как будто это отношение истинно само по себе, они представляют собой заблуждения, опровержением которых, проведенным через все части духовного и природного универсума, служит философия или, вернее, они суть заблуждения, от которых следует освободиться до того, как приступают к философии, так. как они преграждают вход в нее.
В этом отношении прежняя метафизика имела более возвышенное понятие о мышлении, чем то, которое сделалось ходячим в новейшее время. А именно она полагала в основание то, что есть действительно истинное (das wahrhaft Wahre) в вещах, это то, что познается мышлением о них и в них; следовательно, действительно истинны не вещи в своей непосредственности, а лишь вещи, возведенные в форму мышления, вещи как мыслимые. Эта метафизика, стало быть, считала, что мышление и определения мышления не нечто чуждое предметам, а скорее их сущность, иначе говоря, что вещи и мышление о них сами по себе соответствуют друг другу (как и немецкий язык выражает их сродство) " что мышление в своих имманентных определениях и истинная природа вещей составляют одно содержание.
Но философией овладел рефлектирующий рассудок. Мы должны точно знать, что означает это выражение, которое часто употребляется просто как эффектное словечко (Schlagwort). Под ним следует вообще понимать абстрагирующий и, стало быть, разделяющий рассудок, который упорствует в своих разделениях. Обращенный против разума, он ведет себя как обыкновенный здравый смысл и отстаивает свой взгляд, согласно которому истина покоится на чувственной реальности, мысли суть только мысли в том смысле, что лишь чувственное восприятие сообщает им содержательность (Gehalt) и реальность, а разум, поскольку он остается сам по себе, порождает лишь химеры16. В этом отречении разума от самого себя утрачивается понятие истины, разум ограничивают познанием только субъективной истины, только явления, только чего-то такого, чему не соответствует природа самой вещи; знание низведено до уровня мнения.
Однако это направление, принятое познанием и представляющееся потерей и шагом назад, имеет более глубокое основание, на котором вообще покоится возведение разума в более высокий дух новейшей философии. А именно основание указанного, ставшего всеобщим, представления следует искать в понимании того, что определения рассудка необходимо сталкиваются с самими собой. - Уже названная нами рефлексия заключается в том, что выходят за пределы конкретно непосредственного и определяют и разделяют его. Но равным образом она должна выходить и за пределы этих своих разделяющих определений, и прежде всего соотносить их. В стадии (auf dem Standpunkte) этого соотнесения выступает наружу их столкновение. Это осуществляемое рефлексией соотнесение само по себе есть дело разума; возвышение над указанными определениями, которое приходит к пониманию их столкновения, есть большой отрицательный шаг к истинному понятию разума. Но это не доведенное до конца понимание приводит к ошибочному взгляду, будто именно разум впадает в противоречие с собой; оно не признает, что противоречие как раз и есть возвышение разума над ограниченностью рассудка и ее устранение. Вместо того чтобы сделать отсюда последний шаг вверх, познание неудовлетворительности рассудочных определений отступает к чувственному существованию, ошибочно полагая, что в нем оно найдет устойчивость и согласие. Но так как, с другой стороны, это познание знает себя как познание только явлений, то оно тем самым соглашается, что чувственное существование неудовлетворительно, но вместе с тем предполагает, что, хотя вещи в себе и не познаются, однако внутри сферы явлений познание правильное; как будто различны только роды предметов, и один род предметов, а именно вещи в себе, не познается, другой же род предметов, а именно явления, познается. Это похоже на то, как если бы мы приписывали кому-нибудь правильное уразумение, но при этом прибавили бы, что он, однако, способен уразуметь не истинное, а только ложное. Так же как это было бы нелепо, столь же нелепо истинное познание, не познающее предмета, как он есть в себе.
Логика - одна из древнейших отраслей научного знания, является существенным общекультурным феноменом с начала ее возникновения как науки. Роль логики в современном мире науки важна и многопланова. Понятно, что со временем меняется ориентация логических исследований, совершенствуются логические методы, возникают новые тенденции, которые отвечают потребностям научно-технического прогресса.
Интересно отметить, что после падения античной цивилизации первое, что было восстановлено из античной науки - это логика Аристотеля. Известна негативная позиция Средневековья ко всей античной науки, но принципиальное ее признание началось именно с первых семи глав аристотелевских "Аналитик".
В эпоху Возрождения опять же первыми были восстановлены и активно использовались открытые во времена античности логические методы. С этого начинается философия Р. Декарта и других мыслителей, с этого времени начинается вся наука Нового времени.
Аристотелю принадлежит заслуга создания логики как средства защиты истины и разоблачения софистики. Именно в этих качествах она является незаменимой вот уже более двух тысячелетий. В период средневековья схоластики продолжили разработку проблем логики. Они ввели в логику латинский терминологию. Ф. Бэкон исследовал основы индуктивных умозаключений. Исследования выдающегося немецкого философа и математика В. Лейбница положили начало второму этапу логики - символической логике (середина Х1Х в.).
При написании учебника по логике возникает довольно сложная проблема, связанная с удивительными успехами символической логики. В результате этих успехов, особенно в области теории логического вывода и логической семантики, возникла мысль о ненужности традиционной логики. Однако люди, как и две тысячи лет назад, продолжают рассуждать, доказывать, опровергать, пользуясь естественным языком. И здесь, эффективным средством является аппарат традиционной логики.
В связи с этим возникает вопрос: как совместить преподавание традиционной логики результатам символической логики? В символической логике многие проблемы традиционной логики освещаются по-новому, например, проблемы суждений с отношениями, сложных суждений, логических законов и тому подобное. Символическая логика открыла новые формы рассуждения и новые виды логических связей. Поэтому говорить сейчас о традиционной логику без учета достижений символической логики просто невозможно.
И все же как совместить в одном курсе материал традиционной и символической логик? Понятно, что это две разные логические системы, два разных этапа одной науки, но речь идет о логике как учебную дисциплину и здесь это сочетание необходимо.
Итак, главная сложность данной ситуации заключается в принципиальном отличии между традиционной и символической логикой при подходе к анализу рассуждения. Традиционная логика анализирует мышления, в частности такие его формы, как понятие, суждение, умозаключение, а символическая логика исследует язык, точнее ее смысловое содержание, и поэтому в ней речь идет не о формах мышления, а о сроках и высказывания языка.
Соединить эти два подхода сложно. Поэтому есть смысл при преподавании традиционной логики, использовать результаты симоличнои логики, там где она глубже освещает определенную проблему или добавляет что-то новое. До некоторой степени образцом в этом отношении может быть освещение аристотелевской силлогистики Яном Лукасевичем.
Все это было принято во внимание при написании данного учебника.
Логика как самостоятельная наука имеет многовековую историю. Само слово "логика" происходит от греческого слова "logos", что в переводе означает: слово, смысл, мысль, речь.
Существует несколько значений слова "логика". Назовем наиболее употребительные и укажем на те, которые будут использованы в данном учебнике.
Во-первых, словом "логика" обозначают закономерности возникновения, закономерности существования, закономерности развития вещей и явлений окружающего мира (в этих случаях используют такие обороты: "логика вещей", "логика исторического процесса», «логика событий" и т.п.). То есть, когда хотят подчеркнуть, что по определенным явлениями и вещами стоят соответствующие закономерности, объективные причины, то обращаются к этому значению слова "логика".
Во-вторых, словом "логика" называют последовательность, непротиворечивость, обоснованность наших рассуждений. В этом случае наиболее употребляемыми являются обороты: "у него прекрасная логика," он владеет логикой ", или" у него отсутствует логика "," у него плохая логика "и т.п. Иными словами, когда кто-то последовательно, непротиворечиво, обоснованно то объясняет собеседнику или аудитории, мы говорим: "у него хорошая логика". А когда кто-то непоследовательно, противоречиво пытается донести информацию до собеседника или аудитории, то мы подтверждаем, что "у него отсутствует логика".
В-третьих, словом "логика" указывают на способность человека отражать окружающий мир с помощью мышления. В этих условиях уместно использовать такие обороты: "человеку присуща логика", "человеку присуща логика" и т.п. Данные обороты подчеркивают особый характер отношения человека к миру. В отличие от всего живого, человек опосредует свое отношение к миру мышлением, или ставит между собой и миром мышления. Это и объясняет ту ситуацию, что человек, в отличие от представителей животного мира, оценивает предметы и явления окружающего мира не как объекты, существующие вокруг нее, а сначала - как предметы, а потом - результаты его собственной преобразующей деятельности. Если для животного, например, дерево - это объект, который нужно обойти, или сломать, когда оно мешает двигаться в соответствующем направлении, то для человека дерево - это предмет деятельности, с которого она может построить дом, лодку, получить бумагу и т.д.; ветер - это стихия, которая надувает паруса корабля, вращает турбину ветряной электростанции и т.п.
В-четвертых, словом "логика" называют учебную дисциплину, которая в течение многих веков была обязательным элементом европейской системы образования. Имеется в виду, что с давних времен в учебных заведениях Европы обязательно преподавалась логика.
Наконец, в-пятых, словом "логика" обозначают особую науку о мышлении.
Указывая на то, что "Логика является особой наукой о мышлении", - тем самым подчеркивают, что мышление как объект исследования, не является прерогативой только логики.
Кроме логики, мышления изучают еще и такие науки, как физиология высшей нервной деятельности, психология, философия. Каждая из этих наук исследует свой, специфический аспект мышления.
Например, физиология высшей нервной деятельности анализирует мышление с учетом материальных процессов, составляющих физиологическую основу мышления. Психология рассматривает мышление (наряду с эмоциями, волей) в качестве одного из компонентов внутреннего (духовного) мира человека. Кибернетика изучает процесс мышления через моделирование его в виде специальных схем, с помощью которых осуществляется восприятие, запоминание и переработка информации с целью передачи ее другим объектам.
Логика же исследует мышление со стороны тех закономерностей, которыми руководствуется человек в процессе познания истины. Точнее: логику интересует, как функционирует, «живет» истинное знание, как можно с ранее установленных и проверенных истин, не обращаясь в каждом конкретном случае к практике, а только применяя особые правила и законы мышления, получать новые истины.
Одной из главных задач логики, как науки о мышлении, является то, что логика принимает во внимание только форму, способ получения нового знания. Она исследует способ получения нового знания, не связываясь форму знания с его конкретным содержанием.
Как грамматика изучает формы отдельного слова и формы сочетания слов в предложении, отвлекаясь от конкретного содержания языковых выражений, как математика рассматривает количественные и пространственные отношения вне конкретных материальными предметами, так и логика анализирует формы отдельных мыслей и формы их сочетания вне конкретным содержанием понятий, суждений, умозаключений.
Чтобы обосновать указанное обратимся к примеру. Возьмем два соображения:
В каждом из этих соображений двумя мыслями обосновывается третья. По содержанию, по всей видимости, эти рассуждения разные. Одно относится к астрономии, а второе - к праву. Но способ связи составных частей содержания в обоих рассуждениях тот же: "Если предмет имеет определенное свойство и если все, чему присуща это свойство, имеет некоторую второе свойство, то предмет, о котором идет речь, также и эту вторую свойство".
Учитывая указанную особенность аспекта мышления, который является объектом изучения логики, надо заметить, что логика составляет часть духовной культуры именно потому, что формирует культуру мышления. Это формирование является одним из факторов практического значения логики, и это, фактически, обусловило универсальность логики как учебной дисциплины.
Что же означает понятие "культура мышления"? Прежде всего - осознанное отношение к процессу рассуждения, то есть умение правильно строить доказательства, опровержения, проводить аналогии, выдвигать гипотезы, находить и устранять ошибки в своих и чужих рассуждениях. Подобно тому, как знание правил грамматики дает нам возможность в совершенстве строить слова, предложения, фразы, так и знание правил и законов логики, обеспечивая культуру мышления, вызывает необходимую систематичность, последовательность, обоснованность и убедительность наших рассуждений.
Под влиянием собственного или приобретенного опыта у каждого человека формируются определенные элементы культуры мышления (без специального изучения законов и правил логики). Но человек, который не изучала логики, может "чувствовать" логические ошибки в рассуждениях, сознательно же и квалифицированно избавиться она не способна.
Проиллюстрируем это на примерах. Возьмем намеренно ложное рассуждение, известное еще с давних времен:
Неуместность полученного заключения вытекает из неосновательного отождествление совсем нетождественных понятий. Речь идет о слове "добро", употребляемый в исходных идей, которые предшествуют заключению. В первой мысли слово "добро" имеет другой смысл оценки конкретной вещи, действия (принимать лекарства, назначил врач, для конкретного человека в конкретном отношении - полезно). Здесь слово "добро" означает практическую целесообразность определенной вещи или поступка. Во второй мысли слово "добро" употребляется в в этическом плане, как противоположность понятию "зло".
Рассмотрим еще одно соображение о котором сообщает древнегреческий философ Протагор (481 - 411 гг. До н.э.).
"Между учеником, которого звали Эватл, и учителем мудрости и красноречия Протагором было заключено соглашение, согласно которому плату за обучение, Протагор получит после того как Эватл закончит обучение. Ею будет гонорар Эватла за первый выигранный судебный процесс.
Но закончив обучение, Эватл не брался за ведение судебных процессов и поэтому считал, что обязан платить Протагору вознаграждение за обучение. Тогда учитель, угрожая обратиться в суд, сказал Эватл:
Судьи или присудят тебя к уплате гонорара, либо не присудят. В обоих случаях ты должен будешь заплатить. В первом случае - по приговору суда, во втором - в соответствии с нашей сделки, то это будет первый выигранный тобой процесс.
На это Эватл ответил так:
Ни в первом, ни во втором случае я не заплачу. Если меня осудят к уплате, то я не заплачу, поскольку проиграл свой первый судебный процесс. Если же меня не осудят к уплате гонорара, то я не заплачу согласно приговору суда ".
Ошибочность этого рассуждения заключается в том, что в пределах конкретного рассуждения одно и то же лицо одновременно берется в разных отношениях. То есть, ученик является и юристом, который проиграл судебный процесс, и ответчиком, которого суд оправдал.
Рады приветствовать поклонников творчества Гоблин а, переводчика Всея Руси Дмитрия «Гоблина» Пучкова на нашем сайте, здесь вы найдете фильмы, которые переводил он сам и озвучивал, или переводил он, а озвучивали другие поклонники его творчества.
Для удобства пользователей, все фильмы разбиты по соответствующим их жанрам категориям. По мере нахождения новых/старых фильмов с его переводом, они благополучно добавляются на сайт. На сайте вы найдете фильмы жанра фэнтези, боевики, триллеры, криминал, комедии и многие другие, на любой вкус. У нас вы найдете для себя полную коллекцию фильмов, поэтому оставайтесь с нами Гоблин смотреть онлайн. Если не найдете фильмы по жанрам, воспользуйтесь поиском на сайте, чтобы найти необходимый фильм.
На сайте также регулярно появляются новости, в виде интересных роликов, и текста, про то, что интересно современному человеку в наши дни, таланты, политика, стихийные бедствия, уникальные или необычные события.
Фильмы в переводе Гоблина, это уникальное сочетание юмора, качественной озвучки, и в то же время адекватного и точного перевода, как и задумывалось режиссёром и сценаристами. Многие переводчики грешат тем, что переводят фильмы, как попало, и их вольный перевод полностью меняет смысл картины, к счастью Дмитрий Юрьевич Пучков – он же Гоблин , этим не грешит.
На сайте выложены все фильмы, где есть перевод гоблина . Есть и такие фильмы которые он перевел, но сам не озвучивал, эти фильмы озвучили его фанаты или просто энтузиасты.
Правильный перевод , это самый качественный перевод на постсоветском пространстве. Но широкую известность Дмитрий Пучков получил, из-за своих, так называемых «смешных переводов», в частности таких шедевров как Властелин Колец трилогия, он создал сценарии не хуже оригинальных, которые были обречены на успех у весьма широкого круга киноманов, штучный товар. Никто до него, ничего подобного не создавал. Только у нас вы найдете фильмы в переводе Гоблина в лучшем качестве, Гоблин HD смотреть онлайн.
Гоблинский перевод, или так называемые «смешные переводы» у Дмитрия Гоблина Пучкова их шесть: Властелин колец: Братва и кольцо (Lord Of The Rings: The Fellowship Of The Ring, The), Властелин колец: Две сорванные башни (Lord Of The Rings: The Two Towers, The), Возвращение бомжа (Lord Of The Rings: The return Of The King, The), смешной перевод на фильм «Матрица» - Шматрица (Shmatrix), смешной перевод на звездные войны - Звёздные войны: Буря в стакане (Star Wars: Storm in the Glass).
И на подходе, всеми очень долгожданный: Хобот, или Путешествие взад-назад, перевод которого был готов уже как несколько лет назад, но ждал своего часа, Гоблин решил его выпускать эпизодами, по 15-20 минут, 4 куска уже перевел и благополучно выложил в сеть. Ждем остальные.
Отныне камрады, наши любимые шедевры в переводе Гоблина, мы можем лицезреть на свой мобильный телефон смотреть онлайн в отличном качестве HD, а также можно смотреть фильмы на планшете, или используя другие устройства. Сверх того, мы постарались сделать поддержку для всех устройств под управлением системы Windows Phone, и теперь вы можете смотреть фильмы на андроид, и даже на других платформах.
Мы работаем для того, чтобы вы, камрады, могли посмотреть любимое кино в правильном переводе Гоблина в любом месте, где бы вы не находились и с любого устройства, приятного просмотра!
Ученый, как теоретик, так и экспериментатор, формулирует высказывания или системы высказываний и проверяет их шаг за шагом. В области эмпирических наук, в частности, ученый выдвигает гипотезы или системы теорий и проверяет их на опыте при помощи наблюдения и эксперимента.
Я полагаю, что задачей логики научного исследования, или, иначе говоря, логики познания, является логический анализ этой процедуры, то есть анализ метода эмпирических наук.
Что же это такое-“методы эмпирических наук”? И что вообще мы называем “эмпирической наукой”?
1. Проблема индукции
Согласно широко распространенному взгляду, против которого я выступаю в настоящей книге, для эмпирических наук характерно использование так называемых “индуктивных методов”. Если придерживаться этого взгляда, то логику научного исследования придется отождествить с индуктивной логикой, то есть с логическим анализом индуктивных методов.
Вывод обычно называется “индуктивным”, если он направлен от сингулярных высказываний (иногда называемых также “частными высказываниями”) типа отчетов о результатах наблюдений или экспериментов к универсальным высказываниям типа гипотез или теорий.
С логической точки зрения далеко не очевидиц оправданность наших действий по выведению универсальных высказываний из сингулярных, независимо от числа последних, поскольку любое заключение, выведенное таким образом, всегда может оказаться ложным. Сколько бы примеров появления белых лебедей мы ни наблюдали, все это не оправдывает заключения: “Все лебеди белые”.
Вопрос об оправданности индуктивных выводов, или, иначе говоря, о тех условиях, при которых такие выводы оправданны, известен под названием “проблема индукции”.
Проблему индукции можно также сформулировать в виде вопроса о верности или истинности универсальных высказываний, основывающихся на опыте, - гипотез и теоретических систем в эмпирических науках. Многие люди убеждены, что истинность таких универсальных высказываний “известна из опыта”. Однако ясно, что описание любого опыта - наблюдения или результата эксперимента - может быть выражено только сингулярным высказыванием и ни в коем случае не является универсальным высказыванием. Соответственно когда о некотором универсальном высказывании говорят, что истинность его известна нам из опыта, то при этом обычно подразумевают, что вопрос об истинности этого универсального высказывания можно как-то свести к вопросу об истинности сингулярных высказываний, которые признаются истинными на основании имеющегося опыта. Иначе говоря, утверждается, что универсальные высказывания основываются на индуктивных выводах. Поэтому когда мы спрашиваем, истинны ли известные нам законы природы, то это просто иная формулировка вопроса о логической оправданности индуктивных выводов.
Если мы стремимся найти способы оправдания индуктивных выводов, то прежде всего нам следует установить принцип индукции. Такой принцип должен иметь вид высказывания, с помощью которого мы могли бы представить индуктивные выводы в логически приемлемой форме. В глазах сторонников индуктивной логики для научного метода нет ничего важнее, чем принцип индукции. “...Этот принцип,-заявляет Рейхенбах,- определяет истинность научных теорий. Устранение его из науки означало бы не более и не менее как лишение науки ее способности различать истинность и ложность ее теорий. Без него наука, очевидно, более не имела бы права говорить об отличии своих теорий от причудливых и произвольных созданий поэтического ума” .
Вместе с тем принцип индукции не может иметь характер чисто логической истины типа тавтологии или аналитического высказывания. Действительно, если бы существобало нечто вроде чисто логического принципа индукции, то не было бы никакой проблемы индукции, поскольку в этом случае все индуктивные выводы следовало бы рассматривать как чисто логические, тавтологические преобразования, аналогичные выводам дедуктивной логики. Таким образом, принцип индукции должен быть синтетическим высказыванием, то есть высказыванием, отрицание которого не является самопротиворечивым, а напротив, оно логически возможно. В этой связи и возникает вопрос о том, почему мы вообще должны принимать этот принцип и каким образом, исходя из рациональных оснований, можно оправдать это принятие.
Приверженцы индуктивной логики стремятся заявить вместе с Рейхенбахом, что “принцип индукции безоговорочно принимается всей наукой:и что в повседневной жизни никто всерьез не выражает сомнений в этом Принципе” . И все же, даже предполагая, что приведенное утверждение верно-хотя, конечно, и “вся наука” может ошибаться,-я заявляю, что принцип индукции совершенно излишен и, кроме того, он неизбежно ведет к логическим противоречиям.
То, что такие противоречия возникают в связи с принципом индукции, совершенно отчетливо показано Юмом. Юм также обнаружил, что устранение этих противоречий, если оно вообще возможно, сталкивается с серьезными трудностями. Действительно, принцип индукции должен быть универсальным высказыванием. Поэтому при любых попытках вывести его истинность из опыта вновь в полном объеме возникнут те же самые проблемы, для решения которых этот принцип был введен. Таким образом, для того чтобы оправдать принцип индукции, нам необходимо применять индуктивные выводы, для оправдания этих последних приходится вводить индуктивный принцип более высокого порядка, и так далее в том же духе. Следовательно, попытка обосновать принцип индукции, исходя из опыта, с необходимостью терпит крушение, поскольку она неизбежно приводит к бесконечному регрессу.
Кант попытался предложить свой способ преодоления этой трудности, утверждая, что принцип индукции (который он сформулировал в виде “принципа универсальной причинности”) является “верным a priori”. Однако его изобретательная попытка построить априорное эправдание синтетических высказываний, как мне кажется, не была успешной.
С моей точки зрения, охарактеризованные трудности, возникающие в индуктивной логике, непреодолимы. То же самое можно сказать и относительно трудностей, встающих в рамках широко распространенной ныне теории, согласно которой индуктивный вывод, хотя он не является “строго достоверным”, тем не менее может приобретать некоторую степень “надежности” или вероятности”. В этой теории индуктивные выводы являются “вероятными выводами” (см. ). (Мы описали, - заявляет Рейхенбах, - принцип индукции как средство, с помощью которого наука распознает истину. Точнее, мы должны были бы сказать, что он служит для определения вероятности, ибо науке не дано полностью обрести ни истины, ни ложности... научные высказывания могут только приобретать степени вероятности, недостижимыми верхним и нижним пределами которых служат истина и ложь” .
На данном этапе моих рассуждений я позволю себе пренебречь тем фактом, что сторонники индуктивной логики пользуются понятием вероятности, которое я позже отвергну ввиду полного его несоответствия их собственным целям. Я могу игнорировать сейчас понятие вероятности в силу того, что упомянутые трудности индуктивной логики никак не связаны с обращением к вероятности. Действительно, если основанным на индуктивном выводе высказываниям следует приписывать некоторую степень вероятности, то это можно оправдать, только введя (конечно, с соответствующими изменениями) новый принцип индукции. Тогда этот новый принцип придется в свою очередь подвергнуть процедуре оправдания и т. д. Более того, мы не сдвинемся с места и в том случае, если будем считать принцип индукции не “истинными, а всего лишь “вероятным”. Короче говоря, логика вероятностного вывода, или “вероятностная логика”, подобно любой другой форме индуктивной логики, приводит либо к дурной бесконечности, либо к доктрине априоризма (см. также ниже, гл. X).
Логическая теория, которая будет развита далее, прямо и непосредственно выступает против всех попыток действовать, исходя из идей индуктивной логики. Она могла бы быть определена как теория дедуктивного метода проверки или как воззрение, согласно которому гипотезу можно проверить только эмпирически и только после того, как она была выдвинута.
Прежде чем приступить к разработке и изложению этой концепции (которую можно было бы в противоположность “индуктивизму” назвать “дедуктивизмом”), я должен сначала разъяснить различие между психологией познания, которая имеет дело с эмпирическими фактами, и логикой познания, которая рассматривает только логические отношения. Заметим, что вера в индуктивную логику обязана своим происхождением по преимуществу смешению психологических и эпистемологических проблем. Полезно также отметить, между прочим, что такое смешение вызывает затруднения не только в логике познания, но и в самой психологии.
2. Устранение психологизма
Я уже говорил, что деятельность ученого заключается в выдвижении и проверке теорий.
Начальная стадия этого процесса - акт замысла и создания теории, - по моему глубокому убеждению, не нуждается в логическом анализе, да и не подвластна ему. Вопрос о путях, по которым новая идея - будь то музыкальная тема, драматический конфликт или научная теория - приходит человеку, может представлять существенный интерес для эмпирической психологии, но он совершенно не относится к логическому анализу научного знания. Логический анализ не затрагивает вопросов о фактах (кантовского quid facti?), а касается только вопросов об оправдании или обоснованности (кантовского quid juris?). Вопросы второго типа имеют следующий вид: можно ли оправдать некоторое высказывание? Если можно, то каким образом? Проверяемо ли это высказывание? Зависит ли оно логически от некоторых других высказываний? Или, может быть, противоречит им? Для того чтобы подвергнуть некоторое высказывание логическому анализу, оно должно быть представлено нам. Кто-то должен сначала сформулировать такое высказывание и затем подвергнуть его логическому исследованию.
В соответствии со сказанным я буду четко различать процесс создания новой идеи, с одной стороны, и методы и результаты ее логического исследования- с другой. Что же касается задачи логики познания- з отличие от психологии познания, - то я буду исходить из предпосылки, что она состоит исключительно в исследовании методов, используемых при тех систематических проверках, которым следует подвергнуть любую новую идею, если она, конечно, заслуживает серьёзного отношения к себе.
Возможно, мне возразят, что достичь поставленной цели было бы значительно легче, если в качестве задачи эпистемологии рассматривать построение так называемой “рациональной реконструкции” тех шагов, которые привели ученого к открытию-к обнаружению второй новой истины. Однако в этом случае возникает вопрос: что, строго говоря, мы желаем реконструировать? Если предметом нашей реконструкции будут teccbi, причастные к появлению и проявлению вдохновения, то я отказываюсь считать это задачей логики ания. Такие процессы являются предметом эмпирической психологии, а не логики. Другое дело, если хотим рационально реконструировать последующие проверки, с помощью которых можно установить, что плод вдохновения представляет собой открытие или знание. Поскольку ученый критически оценивает, измеряет или отвергает плоды своего собственного вдохновения, мы при желании можем, конечно, рассматривать подобный методологический анализ как некоторого рода “рациональную реконструкцию” соответствующих процессов мышления. Однако такая реконструкция не описывает действительного хода рассматриваемых процессов: она может дать только логический скелет процедуры проверки. И это, по-видимому, все, что имеют в виду под этой процедурой те исследователи, которые говорят о “рациональной реконструкции” путей приобретения знания.
Мои рассуждения, представленные в этой книге, совершенно независимы от решения данной проблемы. Поскольку все же об этом зашла речь, то мой взгляд на этот вопрос вкратце сводится к следующему: не существует ни логического метода получения новых идей, ни логической реконструкции этого процесса. Я достаточно точно выражу свою точку зрения, сказав, что каждое открытие содержит “иррациональный элемент” или “творческую интуицию” в бергсоновском смысле. Аналогичным образом Эйнштейн говорит о “поиске таких в высшей степени универсальных законов... из которых с помощью чистой дедукции можно получить картину мира. Не существует логического пути, - продолжает он, - ведущего к таким... законам. Они могут быть получены только при помощи интуиции, основанной на феномене, схожем с интеллектуальной любовью (“Einfuhlung”) к объектам опыта”.
3. Дедуктивная проверка теорий
Согласно развиваемой в настоящей книге концепции, метод критической проверки теорий и отбора их по результатам такой проверки всегда идет по следующему пути. Из некоторой новой идеи, сформулированной в предварительном порядке и еще не оправданной ни в каком отношении - некоторого предвосхищения, гипотезы или теоретической системы, - с помощью логической дедукции выводятся следствия. Затем полученные следствия сравниваются друг с другом и с другими соответствующими высказываниями с целью обнаружения имеющихся между ними логических отношений (типа эквивалентности, выводимости, совместимости или несовместимости).
Можно, как представляется, выделить четыре различных пути, по которым происходит проверка теории. Во-первых, это логическое сравнение полученных следствий друг с другом, при помощи которого проверяется внутренняя непротиворечивость системы. Во-вторых, это исследование логической формы теории с целью определить, имеет ли она характер эмпирической, или научной, теории или, к примеру, является тавтологичной. В-третьих, это сравнение данной теории с другими теориями, в основном с целью определить, внесет ли новая теория вклад в научный прогресс в том случае, если: она выживет после ее различных проверок. И, наконец, в-четвертых, это проверка теории при помощи эмпирического применения выводимых из нее следствий.
Цель проверок последнего типа заключается в том, чтобы выяснить, насколько новые следствия рассматриваемой теории, то есть все, что является новым в ее содержании, удовлетворяют требованиям практики, независимо от того, исходят ли эти требования из чисто научных экспериментов или практических, технических применений. Процедура проверки при этом является дедуктивной. Из данной теории с помощью других, ранее принятых высказываний выводятся некоторые сингулярные высказывания, которые можно назвать “предсказаниями”, особенно предсказания, которые легко проверяемы или непосредственно применимы. Из них выбираются высказывания, невыводимые из до сих пор принятой теории, и особенно противоречащие ей. Затем мы пытаемся вынести некоторое решение относительно этих (и других) выводимых высказываний путем сравнения их с результатами практических применений и экспериментов. Если такое решение положительно, то есть если сингулярные следствия оказываются приемлемыми, или верифицированными, то теория может считаться в настоящее время выдержавшей проверку и у нас нет оснований отказываться от нее. Но если вынесенное решение отрицательное или, иначе говоря, если следствия оказались фальсифицированными, то фальсификация их фальсифицирует и саму теорию, из которой они были логически выведены.
Следует подчеркнуть, что положительное решение может поддерживать теорию лишь временно, поскольку последующие возможные отрицательные решения всегда могут опровергнуть ее. В той мере, в какой теория выдержала детальные и строгие проверки и она не преодолена другой теорией в ходе научного прогресса, можно сказать, что наша теория “доказала свою устойчивость” или, другими словами, что она “подкреплена” (corroborated) прошлым опытом.
Отметим, что в кратко очерченной нами процедуре проверки теорий нет и следа индуктивной логики. В нашем рассуждении нигде не предполагается возможность перехода от истинности сингулярных высказываний к истинности теорий, равно как нигде не допускается, что на основании “верифицированных” следствий может быть установлена “истинность” теории или хотя бы ее “вероятность”.
В этой книге я предприму более детальный анализ методов дедуктивной проверки. И я попытаюсь показать, что в рамках такого анализа можно рассматривать все проблемы, которые обычно называются “эпистемо-логическими”. Те же проблемы, которые порождаются специальными нуждами индуктивной логики, могут быть устранены без замены их новыми проблемами.
4. Проблема демаркации
Из многочисленных возражений, которые, по всей вероятности, могут быть выдвинуты против развиваемой мною концепции, наиболее серьезное, пожалуй, таково. Отбрасывая метод индукции, я, можно сказать, лишаю эмпирическую науку тех ее черт, которые как раз и представляются наиболее характерными для нее. А это означает, что я устраняю барьеры, отделяющие науку от метафизических спекуляций. Мой ответ на это возражение состоит в следующем: главной причиной, побудившей меня к отказу от индуктивной логики, как раз и является то, что она не устанавливает подходящего отличительного признака эмпирического, не метафизического характера теоретических систем, или, иначе говоря, подходящего “критерия демаркации.
Проблему нахождения критерия, который дал бы нам в руки средства для выявления различия между эмпирическими науками, с одной стороны, и математикой, логикой и “метафизическими” системами-с другой, я называю проблемой демаркации.
Эта проблема была известна уже Юму, который предпринял попытку решить ее. Со времени Канта она стала центральной проблемой теории познания. Если, следуя Канту, мы назовем проблему индукции “проблемой Юма”, то проблему демаркации мы вполне можем назвать “проблемой Канта”.
Из этих двух проблем, в которых кроется источник почти всех других проблем теории познания, более фундаментальной, на мой взгляд, является проблема демаркации. Действительно, основной причиной, вынуждающей склонных к эмпиризму эпистемологов слепо полагаться на “метод индукции”, является их убеждение в том, что только этот метод может дать нам подходящий критерий демаркации. Это утверждение в особенности относится к тем эмпирикам, которые шествуют под флагом “позитивизма”.
Позитивисты прежних времен склонялись к признанию научными или законными только тех понятий (представлений или идей), которые, как они выражались, “выводимы из опыта”, то есть эти понятия, как они считали, логически сводимы к элементам чувственного опыта-ощущениям (или чувственным данным), впечатлениям, восприятиям, элементам визуальной или слуховой памяти и так далее. Современным позитивистам удалось выработать более ясный взгляд на науку. Для них наука-не система понятий, а система высказываний. В соответствии с этим они склонны признавать научными или законными только высказывания, сводимые к элементарным (или “атомарным”) высказываниям об опыте - “суждениям восприятия”, “атомарным высказываниям”, “протокольным предложениям” или еще чему-либо подобному. Очевидно, что подразумеваемый при этом критерий демаркации тождествен требованию построения индуктивной логики.
Поскольку я отвергаю индуктивную логику, я должен также отвергнуть все подобные попытки решения проблемы демаркации. В связи с этим проблема демаркации приобретает еще большее значение для нашего исследования. Нахождение приемлемого критерия демаркации должно быть пробным камнем для любой эпистемологии, не прибегающей к помощи индуктивной логики.
Позитивисты обычно интерпретируют проблему демаркации натуралистически, как если бы она была проблемой, принадлежащей к компетенции естественных наук. Вместо того чтобы считать своей задачей выдвижение приемлемой конвенции, они полагают, что нужно открыть различие между наукой, с одной стороны, и метафизикой - с другой, существующее, так сказать, в самой природе вещей. Они постоянно пытаются доказать, что метафизика по самой своей природе есть не что иное, как бессмысленная болтовня - “софистика и заблуждение”, по выражению Юма,-которую правильнее всего было бы “бросить в огонь” .
Если бы мы не вкладывали в слова “бессмысленный” и “не имеющий значения” иного смысла, чем, согласно их определению, “не принадлежащий эмпирической науке”, то характеристика метафизики как бессмысленного нонсенса была бы тривиальной, поскольку метафизика обычно и определяется через ее “неэмпиричность”. Однако позитивисты считают, что о метафизике можно сказать нечто большее, чем просто констатировать неэмпирический характер некоторых из ее высказываний. Слова “не имеющий значения” и “бессмысленный” передают и предназначены именно для того, чтобы передать уничижительную оценку. Не подлежит сомнению тот факт, что вовсе не успешная демаркация науки и метафизики является действительной целью позитивистов. Они скорее стремятся окончательно упразднить и уничтожить метафизику. Однако, как бы там ни было, мы каждый раз обнаруживаем, что все попытки позитивистов уточнить значение выражения “имеющий значение” приводят к одному и тому же результату-к такому определению “имеющего значение (осмысленного) предложения” (в отличие от “бессмысленного псевдопредложения”), которое просто повторяет критерий демаркации, свойственный отстаиваемой ими индуктивной логике.
Такое положение вещей ясно “обнаруживает себя” в воззрениях Витгенштейна, по мнению которого каждое имеющее значение высказывание должно быть логически сводимо к элементарным (или атомарным) высказываниям, которые он понимает как описания или “образы действительности” (кстати, такое понимание, по его мнению, призвано охватить все имеющие значение высказывания). Отсюда совершенно очевидно, что витгенштейновский критерий осмысленности совпадает с индуктивистским критерием демаркации, при условии, что мы заменяем используемые в последнем случае слова “научный” или “законный” на “имеющий значение”. Таким образом, именно нерешенность проблемы индукции обусловливает полнейший провал попыток позитивистов решить проблему демаркации. В своем стремлении уничтожить метафизику позитивисты вместе с ней уничтожают и естественные науки, так как законы науки точно так же, как и метафизические утверждения, несводимы к элементарным высказываниям о чувственном опыте. При последовательном применении витгенштейновского критерия осмысленности приходится отбрасывать как не имеющие значения те самые законы природы, поиск которых, по словам Эйнштейна, является “высшей задачей физика”. Такие законы, по критерию Витгенштейна, ни в коей мере не могут считаться подлинными, или допустимыми, высказываниями. Попытка же Витгенштейна показать, что проблема индукции является пустой псевдопроблемой, была описана Шпиком следующим образом: “Проблема индукции состоит в требовании логического оправдания универсальных высказываний о реальности.. Мы вместе с Юмом признаем, что такого логического оправдания не существует. Его и не может быть просто потому, что универсальные высказывания не являются подлинными высказываниями” (курсив мой).
Наш анализ, таким образом, показывает, в каком смысле индуктивистский критерий демаркации неспособен помочь нам провести границу между научными и метафизическими системами и почему он должен приписывать им равный статус. Дело в том, что, согласно вердикту, выносимому на основании позитивистской догмы значения, и наука и метафизика представляют собой системы бессмысленных псевдовысказываний. Поэтому вместо того, чтобы изгнать метафизику из эмпирических наук, позитивизм, наоборот, ведет к внедрению метафизики в сферу науки. (См. разд. 78, а также , .)
В противоположность таким антиметафизическим хитростям - антиметафизическим, конечно, только по их намерениям-я не ставлю своей целью ниспровержение метафизики. Скорее я хотел бы сформулировать приемлемую спецификацию эмпирической науки или определить понятия “эмпирическая наука” и “метафизика” таким образом, чтобы мы для каждой данной системы высказываний могли определить, является ли ее исследование делом эмпирической науки или нет.
В соответствии со сказанным мой критерий демаркации следует рассматривать как выдвижение соглашения, или конвенции. Что касается приемлемости какой-либо конкретной такой конвенции, то по этому поводу мнения могут быть различными и приемлемая дискуссия по этим вопросам возможна только между сторонами, имеющими некоторую общую цель. Выбор этой цели в конечном счете должен, разумеется, быть делом решения, выходящим за пределы рационального обоснования.
Те философы, которые итогом и целью науки считают систему абсолютно достоверных и окончательно истинных высказываний, несомненно, отвергнут выдвигаемое мной соглашение. То же самое сделают и те, кто видит “сущность науки... в ее достоинстве”, которое, по их мнению, состоит в ее “целостности”, в ее “реальной истинности и сущности”. Вряд ли эти философы согласятся признать это достоинство за современной теоретической физикой, в которой я, как и многие другие, вижу на сегодня наиболее полную реализацию того, что я называю “эмпирической наукой”.
Цели науки, которые я имею в виду, совершенно отличны от только что названных. Однако я не пытаюсь оправдать их, представляя эти цели в виде истинных или сущностных целей науки. Это бы только запутало нашу проблему и было бы рецидивом позитивистского догматизма. Насколько я понимаю, существует только один путь рационального обоснования моего подхода. Суть этого пути-в анализе его логических следствий с целью выявления его плодотворности, то есть способности объяснять проблемы теории познания.
Таким образом, я открыто признаю, что при формулировке своего подхода я руководствовался в конечном счете соображениями, обусловленными оценочными суждениями и некоторыми предпочтениями. Однако я надеюсь, что мой подход вполне может оказаться приемлемым для тех, кто ценит не только логическую строгость, но и свободу от догматизма, кто стремится к практической применимости науки, но в еще большей степени увлечен приключенческим духом науки и теми открытиями, которые, вновь и вновь ставя перед нами новые и неожиданные вопросы, требуют от нас формулировать новые, до тех пор даже не снившиеся нам ответы.
То, что моя концепция выдвинута под влиянием ценностных соображений, отнюдь не означает, что я совершаю ту же ошибку, за которую осуждал позитивистов, то есть пытаюсь уничтожить метафизику, навешивая на нее ярлыки. Я даже не захожу столь далеко, чтобы утверждать, что метафизика не имеет никакой ценности для эмпирической науки. Нельзя отрицать, что наряду с метафизическими идеями, ставившими препятствия на пути прогресса науки, были и другие, такие, как умозрительный (спекулятивный) атомизм, которые способствовали ему. Рассматривая научное познание с психологической точки зрения, я склонен думать, что научное открытие невозможно без веры в идеи чисто спекулятивного, умозрительного, типа, которые зачастую бывают весьма неопределенными, веры, совершенно неоправданной с точки зрения науки и в этом отношении “метафизической” (ср. также ).
Принимая во внимание сказанное относительно метафизики, я все же считаю, что первейшей задачей логики познания является выдвижение понятия эмпирической науки для того, чтобы сделать лингвистическое употребление терминов, ныне несколько расплывчатое, возможно более определенным, и для того, чтобы провести четкую демаркацию между наукой и метафизикой, хотя последняя, возможно, и стимулировала развитие науки на всем протяжении ее истории.
5. Опыт как метод
Поставленная нами задача-сформулировать приемлемое определение понятия “эмпирическая наука”- не лишена трудностей. Частично затруднения проистекают из того обстоятельства, что, по-видимому, существует множество теоретических систем, имеющих логическую структуру, весьма сходную со структурой той теоретической системы, которая в каждое данное время придается учеными в качестве принимаемой ими системы эмпирической науки. Иногда эту ситуацию описывают следующим образом: существует огромное, вероятно бесконечное, число “логически возможных миров”, а система, называемая “эмпирической наукой”, по своему предназначению описывают только один мир - “реальный мир”, или “мир нашего опыта” .
С целью уточнения высказанного утверждения можно сформулировать три требования, которым должна удовлетворять наша эмпирико-теоретическая система. Во-первых, она должна быть синтетической, то есть описывать непротиворечивый, возможный мир. Во-вторых, она должна удовлетворять критерию демаркации (ср. разд. 6 и 21), то есть не быть метафизической системой, и описывать мир возможного опыта. В-третьих, она должна отличаться каким-либо образом от других таких систем, как изображающая именно наш мир опыта.
Каким же образом можно отличить такую систему, изображающую наш мир опыта? Ответ на этот вопрос таков: выделяет эту систему из других аналогичных систем то, что она была подвергнута проверкам и выдержала их. Это означает, что такая система должна быть выделена на основе применения к ней того самого дедуктивного метода, анализ и описание которого я поставил своей целью.
“Опыт” с этой точки зрения выступает в виде специфического метода, посредством которого мы можем отличить одну теоретическую систему от других. Поэтому можно сказать, что наука характеризуется не только своей логической формой, но, кроме того, и своим специфическим методом. (Этого же взгляда, конечно, придерживаются и индуктивисты, которые пытаются охарактеризовать эмпирическую науку, ссылаясь на использование в ней индуктивного метода.)
В соответствии со сказанным теория познания, в задачи которой входит анализ метода или процедур, характерных для эмпирической науки, может быть представлена как теория эмпирического метода-теория того, что обычно называется “опытом”.
