УДК 413.211

М. Н. Марченко (Брянск, Россия)

Нигилизм как явление русской жизни и русское понятие по данным словарей 19-н.20 веков.

В статье рассматривается история употребления в русских лексикографических изданиях слов «нигилизм, нигилист», появившихся в русском языке, прежде всего в результате осмысления образа Базарова из романа И.С.Тургенева «Отцы и дети».

Середина XIX века для России стала периодом тяжелых социальных потрясений. В это время на арену общественной борьбы выходят «новые люди» - разночинцы - со своими требованиями и новообразованиями, которые начали теснить дворян и их уклад жизни.

Именно столкновение этих двух сторон и прослеживает И. С. Тургенев в своем романе «Отцы и дети», который был опубликован в 1862 году. Он сразу же привлек внимание широких общественных масс и до сих пор продолжает вызывать огромный интерес читателей как остротой поставленных в нем вопросов, так и своими художественными достоинствами. В этом произведении Тургеневу удалось поднять глубокие политические, философские и эстетические проблемы, запечатлеть реальные жизненные конфликты, раскрыть суть идейной борьбы между основными общественными силами в России конца 50-начала 60-ых годов XIX столетия.

Образ главного героя романа Евгения Васильевича Базарова потряс воображение всей читающей публики. В русской литературе был впервые изображен разночинец-демократ - человек огромной силы воли и твердых убеждений. Аркадий Кирсанов, считавший себя его учеником, называет Базарова нигилистом. Да и Базаров не отрицает этого. Для людей того времени и того класса, куда попал Евгений Базаров это слово было сродни ругательству и звучало для них как-то варварски и дико.

Само слово нигилизм существует давно. «В средние века было еретическое учение нигилизм , преданное анафеме папой Александром III в 1179 году. Учение нигилизм … отвергало человеческое естество Христа.

В западной философской мысли термин нигилизм ввёл немецкий писатель и философ . Это понятие использовали многие философы, … и чаще всего они понимали этот термин как осознание иллюзорности и несостоятельности христианской идеи надмирного и идеи , которую считали версией религиозной веры».

В русской же литературе слово нигилизм впервые употреблено Н.И.Надеждиным в статье «Сонмище нигилистов», опубликованной в «Вестнике Европы» в значении отрицателей и скептиков . В 1858 году вышла книга казанского профессора В. Берви: «Психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни». В ней тоже употребляется слово нигилизм , как синоним скептицизма. Критик и публицист , осмеяв книгу Берви, подхватил это слово. Но оно не стало популярным до тех пор, пока в романе « » не назвал нигилистом . Его герой сразу превратился в обобщенный образ русского нигилиста , а автора записали в изобретателя самого понятия. Огромное впечатление, произведенное этим романом, сделало крылатым и термин нигилист. Никто, однако, из людей 60-ых годов официально его не принял. Писарев, который в ряде статей признавал в Базарове воплощение идеалов и взглядов нового поколения, называл себя «мыслящим реалистом». [ 1;97 ]

Таким образом, во второй половине XIX века нигилистами в Российской империи стали называть молодых людей, которые хотели изменить существовавший в стране государственный и общественный строй, отрицали , проповедовали и , а также не признавали господствовавшие нормы морали. В частности, так называли . Слово имело явную негативную . Нигилисты изображались как лохматые, нечёсаные, грязные мужчины и утратившие всякую женственность женщины.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что нигилист – это отрицатель, разрушитель, и в своем отрицании он не останавливается ни перед чем.

В романе встречается и авторское определение этого понятия, так Аркадий Кирсанов объясняет своему отцу и дяде, что « нигилист - это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». Павел Петрович, ярый противник нового течения, высказал мнение, что нигилист - это человек, «который ничего не уважает».

История лексикографического отражения слова нигилизм представлена в «Идеологически-оценочном словаре русского языка Х I Х-начала ХХ веков» А.Л.Голованевского. По данным этого словаря, впервые это понятие зафиксировал «Полный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка», изданный Е.П.Печаткиным в 1861 году, где дается следующее определение: «учение скептиков, не допускающих существования чего бы то ни было». Интересно то, что сам роман «Отцы и дети» на русском языке появился в 1862 году, то есть «Словарь 1861 года» учел историю употребления этого понятия в предшествующий появлению романа Тургенева период. «Словарь русского литературного языка» (БАС) связывает первую фиксацию слова нигилизм со словарем В.И.Даля, первое издание которого вышло позднее, чем у словаря Е.П.Печаткина.

Позже в словаре И.Ф.Бурдона разных годов издания дефиниция нигилизм употребляет со значением, данным «Словарем 1861 года».

В словаре В.И.Даля нигилизм - это «безобразное и безнравственное учение, отвергающее все, чего нельзя ощупать». Здесь явно видна негативная оценочность слова, которая отражает и общественное отношение к данному течению. В словаре Ф. Толя слово нигилизм сохраняет отрицательную коннотацию, но трактуется уже больше как термин в смысле «материализма, необдуманного поборничества прогресса, хвастливого либеральничества,отрицания современной действительности».

К концу годов слово нигилизм почти исчезло из русской полемической литературы, но стало употребляться в западноевропейской литературе как обозначение русского революционного движения. Его приняли и некоторые русские эмигранты, писавшие на иностранных языках о русском революционном движении. Так в была издана повесть « ».

В начале ХХ века данное понятие трактуется как «всякое отрицание исторических основ современной жизни» или «направление русской мысли конца 50-60-х годов, отрицающее религию, критикующее патриархальные условия семейной жизни и подчиненное положение женщины». Примечательно, что на базе этого слова возникают новые термины, отраженные в третьем издании словаря В.И.Даля под редакцией И.А.Бодуэна де Куртенэ, например, « теоретический, научный нигилизм – отрицание всего, непризнавание авторитетов и принципов» и « практический нигилизм – разрушение существующего порядка, стремление к перевороту» . Мы видим, что с ходом времени развивается и само понятие, меняется специфика его трактовки, которая становится более научной и терминологической.

А.Н.Чудинова в редакции «Словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка» 1910 года говорит, что нигилизм – это «полемический термин для обозначения крайностей и уродливостей русского революционного движения». Таким образом, мы видим, что термин нигилизм в начале ХХ века в основном употребляется для обозначения исторических событий, происходивших в 60-ые годы XIX века. Это подтверждает и одна из дефиниций, данных в «Словаре современного русского языка»: «направление в среде русских разночинцев-шестидесятников, резко отрицательно относившихся к буржуазно-дворянским обычаям и традициям, к крепостнической идеологии».

В словаре А.Л.Голованевского отмечается, что дефиниция нигилист впервые зафиксирована в первой редакции (1894 год) «Словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка» А.Н.Чудинова , а БАС относит первую фиксацию лексемы нигилист к 1898 году в «Объяснительном словаре иностранных слов» А.Д.Михельсона.

Как видим, явление нигилизма , по-видимому, было более распространенным, чем представление о конкретных личностях, исповедующих данное учение.

В настоящее время на семантической базе понятия нигилизм более широко распространен термин «правовой нигилизм », то есть неуважение к . «Он отражает широко распространенный феномен в правовой жизни российского общества. Его структурообразующим компонентом является идея, отрицающая социальные установки и несущая значительную идеологическую нагрузку, обусловленную не только тенденциями общественного развития и соответствующими ценностями, но и рядом психогенных факторов».[ 10; 108]

Литература:

: В 86 томах. Т.21. - СПб: Семеновская Типолитография (И.А. Ефрона) , 1890-1907. - 500 с.

Тургенев И.С. Отцы и дети. (Роман для ст. школьного возраста)/ И.С.Тургенев. – Калининград: К-ое книжное изд-во, 1984. – 221с.

Голованевский А.Л. Идеологически-оценочный словарь русского языка XIX – начала XX вв. / А.Л. Голованевский. – Брянск: Изд-во Брян. гос. пед. ун-та, 1995.-169 с.

(Большой академический словарь)- Словарь современного русского литературного языка в 17 томах. Т.7/ Под ред. В.И.Чернышева - М.;Л.: Изд-во АН СССР , 1948-1965. - 1610 с.

Даль В.И. Толковый словарь в 4 томах. Т.2 – М.:, Издание книгопродавца-типографа М. О. Вольфа, 1955. – 779 с.

Настольный словарь для справок по всем отраслям знания в 3 томах. Т 2/ Под ред. Ф.Толля и В.Р.Зотова. – Спб.: Ф . Толль , 1863-1864. – 1132 с.

Словарь научных терминов, иностранных слов и выражений, вошедших в русский язык/ Под ред.В.В.Битнера. – Спб.: Вестник знания, 1905. - 951 с.

Словарь политических, социально-экономических и некоторых других слов/ сост. Ачадов. – М., 1906.

Даль В.И. Толковый словарь русского языка. В 4 томах. Т.2. 3-е изд./Под ред. И.А.Бодуэна де Куртенэ. – Спб.: Издательство товарищества М. О. Вольф , 1903-1909. - 1017 с.

Гуляихин В. Н. // Вопросы права и политики. 2012. № 3. С. 108-148

Тургенев И.С. Полн. СОБР. Соч. и писем: в 28-ми т. М.-Л.:Наука, 1960-1968.т.15, 245 с.

Сведения об авторе: Марченко Марина Николаевна, студентка 1 курса магистратуры филологического факультета, направление: «Филология» Брянского государственного университета имени академика И.Г.Петровского

Научный руководитель: Голованевский Аркадий Леонидович, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского

НИГИЛИСТЫ.

Нигилист [от латинск. nihil — «ничто»: человек, ничего не признающий, отрицатель] — общественно-политический и литературный термин, широко распространенный в русской публицистике и художественной лит-pe 60-х гг. В романе И. С. Тургенева «Отцы и дети, впервые напечатанном во 2-й книге «Русского вестника» за 1862, имеется следующий диалог: «Ну, а сам господин Базаров собственно что такое?» — спрашивал П. П. Кирсанов своего племянника Аркадия. — «Что такое Базаров? — Аркадий усмехнулся. — Хотите, дядюшка, я вам скажу, что он собственно такое?» — «Сделай одолжение, племянничек». — «Он — нигилист». — «Как?» — спросил Николай Петрович, Павел Петрович поднял на воздух нож с куском масла на конце лезвия и остался неподвижен. — «Он — нигилист, — проговорил Николай Петрович. — Это от латинского слова nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает человека, который... который ничего не признает?» — «Скажи: который ничего не уважает», — подхватил Павел Петрович... — «Который ко всему относится с критической точки зрения», заметил Аркадий. — «А это не все равно?» — спросил Павел Петрович. — «Нет, не все равно. Нигилист — это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип...» — «Вот как. Ну, это я вижу, не по нашей части. Мы, люди старого века, мы полагаем, что без принсипов... без принсипов, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя. Vous avez chang? tout cela» (Вы все это отменили — Л. К.). Кирсановы и Базаров в романе Тургенева — представители не только двух поколений, но и двух враждующих мировоззрений — так по крайней мере казалось автору. Мы можем пойти дальше и сказать, что это представители двух враждовавших между собой классовых

41 групп той поры: крепостнического дворянства и разночинной интеллигенции, боровшейся на перовом этапе своего развития против крепостнического порядка во имя капиталистического развития страны по американскому образцу. Термин «нигилизм», которым в приведенном выше диалоге автор, представитель дворянской культуры, характеризует мировоззрение представителя разночинной интеллигенции, не был выдуман И. С. Тургеневым. Он мог заимствовать этот термин из журнальной полемики конца 20-х гг., в к-рой Н. И. Надеждин (см.) употребил его для отрицательной характеристики новых по тому времени течений в области литературы и философии (ср. его ст. «Сонмище нигилистов» в «Вестнике Европы», 1829, № 1 и 2). Но ни в 30-х гг. ни впоследствии, вплоть до появления «Отцов и детей» Тургенева, термин этот не был наполнен никаким конкретным общественно-политическим содержанием и не получил распространения. Только образ Базарова в романе Тургенева сделал это слово широко известным, боевым термином, к-рый затем в продолжение десятилетия не сходил со страниц политической и художественной лит-ры и повидимому еще более широко был распространен в быту определенных слоев русского общества того времени. Как часто бывает в лит-ой и политической борьбе, кличка, брошенная врагами, была подхвачена теми, против которых она была направлена. Точный перевод термина «Н.» — «люди, ничего не признающие» — далеко не передает того конкретного содержания, к-рое получил этот термин в реальной групповой и классовой борьбе на арене политики и лит-ры. Окрещенные этим именем люди отнюдь не отрицали всего и не лишены были определенных «идеалов», как хотел истолковать это латинское слово П. П. Кирсанов. Сам Базаров, первый Н. в русской лит-pe, при самом своем появлении вызвал к себе весьма сложное и как будто бы противоречивое отношение критики и читателей. Теперь не может быть уже сомнения в том, что автор этим своим образом пытался осудить первые ростки современного ему революционно-демократического движения. Так именно и поняло образ Н. дворянское правительство Александра II. «Справедливость требует сказать, — значится в «Отчете о делах III Отделения е. и. в. канцелярии и Корпуса жандармов за 1862 г.», — что благотворное влияние на умы имело сочинение известного писателя Ивана Тургенева „Отцы и дети“. Находясь во главе современных русских талантов и пользуясь симпатией образованного общества, Тургенев этим сочинением, неожиданно для молодого поколения, недавно ему рукоплескавшего, заклеймил наших недорослей революционеров едким именем нигилистов и поколебал учение материализма и его представителей». От этого знака равенства, поставленного дворянским государством между Н. и революционерами, не отказывался и сам автор Базарова в те моменты, когда он считал необходимым, в интересах самооправдания перед молодым поколением, стушевывать подлинную тенденцию своего романа. В одном из своих оправдательных

42 писем к представителю тогдашней радикальной молодежи Тургенев писал о Базарове: «Я хотел сделать из него лицо трагическое... Он честен, правдив и демократ до конца ногтей. И если он называется нигилистом, то надо читать: революционером» (Письмо И. С. Тургенева К. К. Случевскому, «Первое собрание писем И. С. Тургенева», СПБ, 1885, стр. 104—105). Это признание Тургенева и свидетельство III Отделения документально восстанавливают тот реальный смысл, к-рый вкладывался в термин «нигилизм» с первого же момента его появления представителями дворянского общества: для них Н. был синонимом революционера. А в то же время в быту Н. оказывался любой семинарист, к-рый, отказавшись от духовной карьеры, стремился в университет, и девушка, полагавшая, что в выборе мужа она может руководствоваться собственными симпатиями, а не расчетами и приказами семьи. Для дешифровки реального общественно-политического содержания этого термина чрезвычайно характерно одно из заявлений М. Н. Каткова, редактора того журнала, в к-ром появилось это слово, и наиболее трезвого, реального и расчетливого политика и идеолога дворянской монархии. Отстаивая перед Катковым как перед редактором интересы Тургенева, единомышленник последнего П. В. Анненков, отвечая на упреки Каткова в том, что Тургенев прикрасил Базарова, заметил: «В художественном отношении никогда не следует выставлять врагов своих в неприглядном виде, напротив, надо рисовать их с лучшей стороны». — «Прекрасно-с, — полуиронически и полуубежденно возразил Катков. — Но тут кроме искусства, припомните, существует еще и политический вопрос. Кто может знать, во что обратится этот тип? Ведь это только начало его. Возвеличивать спозаранку и украшать его цветами творчества — значит делать борьбу с ним вдвое трудней впоследствии». Здесь с точки зрения нашей темы интересна конечно не катковская оценка художественных методов Тургенева, употребленных им при обрисовке Н., a политическая прозорливость идеолога крепостнического государства, разглядевшего в окарикатуренном образе интеллигента-разночинца развивающуюся силу революционно-демократического движения. Эта оценка нигилизма как синонима революционного движения со стороны представителей крепостнического государства и дворянской культуры отнюдь не исключала того, что реальный образ Н. в лице тургеневского Базарова вызвал негодование и возмущение именно тех революционных групп, мировоззрение и психологию к-рых Тургенев хотел представить в образе своего героя. «Большая часть молодежи приняла роман „Отцы и дети“, который Тургенев считал своим наиболее глубоким произведением, с громким протестом. Она нашла, что „нигилист“ Базаров отнюдь не представитель молодого поколения», сообщает например П. Кропоткин в своих «Записках революционера». «Современник», вокруг к-рого тогда под знаменем Н. Г. Чернышевского группировались наиболее жизнеспособные

43 и зрелые элементы идеологов революционно-демократического движения, относился к лит-ому воплощению нигилизма в лице Базарова резко отрицательно. Это критическое отношение опять-таки диктовалось отнюдь не лит-ыми приемами Тургенева, а тем обстоятельством, что ученикам и продолжателям дела Чернышевского образ революционера, возглавляющего массовое крестьянское движение против крепостнического государства (а таков был в основе критерий «Современника»), представлялся гораздо более широким в идейном смысле и глубоким в смысле психологическом, чем тот окургуженный образ, к-рым этот революционер оказался в кривом зеркале творчества романиста-дворянина. Однако вся критика, направленная группой Чернышевского против сведения образа революционера до базаровского нигилиста, не исключала того, что «Современник» видел и конечно относился положительно к прогрессивным элементам нигилизма как умственного движения, направленного против крепостнического хозяйства и дворянской монархии. В то время, когда слова «нигилизм», «Н.» стали боевыми литературно-политическими терминами, далеко еще не закончилась в России та эпоха, к-рую Ленин характеризовал как эпоху переплетения демократизма и социализма. В широких кругах разночинной интеллигенции, представлявшей тогда реальные кадры революционного движения, далеко еще не завершился процесс кристаллизации политической и социальной мысли, процесс отделения либерализма от социализма. Господствующими в мировоззрении широких кругов этой интеллигенции были антикрепостнические, антидворянские и антимонархические элементы. Отрицание крепостнического хозяйства, полицейской монархии, феодального «домостроевского» быта и морали, всей вообще дворянской культуры, включая сюда конечно и дворянскую эстетику, — составляло, в тот момент основное содержание пробуждавшейся критической мысли разночинной интеллигенции. Социалистические учения и социалистические идеалы играли при этом довольно незначительную и во всяком случае несамостоятельную роль. Правильнее всего этот момент в развитии интеллигентской мысли можно охарактеризовать как «просветительство», т. е. как критику всего феодального строя с точки зрения свободного разума, т. e., говоря в конкретных исторических терминах, с точки зрения идеалов буржуазно-капиталистической культуры. Подобной точкой зрения и основанной на ней теоретической критикой и практической деятельностью никак конечно не могли удовлетвориться те передовые элементы движения, которые усвоили себе критику капиталистического строя хотя бы с точки зрения социалистов-утопистов. Но для широких масс разночинной интеллигенции, только что поднимавшейся к исторической жизни и хлынувшей в конце 50-х и начале 60-х гг. в столицы и города из глухих провинциальных углов, «нигилизм» был закономерной и необходимой ступенью развития. Великая освободительная роль

44 умственного движения, окрещенного врагами «нигилизмом», в истории русской мысли и быта, культуры вообще не подлежит сомнению. Очень важна его роль и в истории русской науки. Достаточно вспомнить здесь о тех глубоко прочувствованных и горячих словах, к-рые посвятил умственному движению, связанному с именем «нигилизма», такой выдающийся ученый, как К. А. Тимирязев, в своей работе «Пробуждение естествознания в третьей четверти века» («История России XIX в.», т. VII, стр. 27—28). Сюда же относится восторженная апология нигилизма в статьях Д. И. Писарева (см.). Характерное для нигилизма 60-х гг. «отрицание авторитетов», подчеркивание прав разума, критическое отношение ко всем установленным и общепринятым политическим, экономическим и бытовым идеалам и положениям, увлечение естественными науками, отстаивание прав личности, в частности наиболее угнетенной женской личности, не выходило за пределы буржуазных интересов и знаменовало нарождение той группы интеллигенции, которая необходима самому капиталистическому способу производства. Но эта новая сила, прорвавшаяся на арену истории сквозь расщелины поколебленного уже здания феодализма и крепостничества, неизбежно должна была в дальнейшем подвергнуться диференциации. Прав был поэтому и «Современник», отрицательно относившийся к узости и элементарности того антикрепостнического протеста, к-рый был отражен в общераспространенном нигилизме, и Катков, предвидевший, что из типа Н. может вырасти гораздо более опасный для основ не только крепостнического, но и капиталистического строя тип революционера и социалиста. Уже Кропоткин, сам переживший влияние эпохи нигилизма, отметил, что «нигилизм, с его декларацией прав личности и отрицанием лицемерия, был только переходным моментом к появлению новых людей, не менее ценивших индивидуальную свободу, но живших вместе с тем и для великого дела». Это оправдалось в том смысле, что если типичный нигилизм 60-х гг. был умственной школой, через которую прошел ряд будущих либералов и мирных культуртрегеров (педагогов, врачей, агрономов, научных деятелей), то он же был предварительной школой и для целого ряда деятелей всего последующего революционного движения 60-х и 70-х гг., выступавшего под гораздо более широким знаменем. Переходный характер нигилизма как общественного и бытового явления обусловил и то, что самый термин «нигилизм» удержался сравнительно недолго. Уже в конце 60-х гг. представители разночинной интеллигенции, сочувствующие революционному движению или прямо принимающие в нем участие, университетская и лит-ая молодежь, молодые врачи, агрономы, статистики, литераторы и пр. усваивают себе в общежитии наименование «радикалов», «народников» и т. д. и отказываются раз и навсегда от клички «Н.». Термин этот остается в распоряжении исключительно антиреволюционной, реакционной и либеральной беллетристики и журналистики, продолжающей

45 на своих страницах под именем Н. давать злобные и грубые карикатуры на разночинную интеллигенцию как на антикрепостническую революционную среду. Таковы романы «Обрыв» Гончарова, «Взбаламученное море» Писемского, «Некуда», «На ножах» Лескова, «Марево» Клюшникова, «Кровавый пуфф» Крестовского, «Перелом» и «Бездна» Маркевича и т. д. Обличение «нигилизма» является движущей пружиной и структурным стержнем всей этой беллетристической продукции. Вся она лишена какого бы то ни было художественного или познавательного значения. Грубая карикатурность центральных действующих лиц («нигилистов»), элементарная мелодраматичность сюжетосложения, аляповатость и однотонность красок и приемов, выпирающая из всех пор произведения, густо подчеркнутая тенденциозность, наконец ничем не затушеванная умственная бедность, ограниченность горизонтов и злобность авторов всех этих «антинигилистических» романов — ставят последние вне пределов художественной лит-ры, низводят их на уровень ремесленных иллюстраций к публицистическим выступлениям реакционной журналистики против революционно-демократической среды. Из всей серии этих антиреволюционных аляповатых лубков, построенных на обличении «нигилизма», следует выделить лишь «Обрыв» Гончарова , в к-ром карикатурный образ «Н.» не до конца перечеркивает художественное и познавательное значение романа в целом и его остальных образов. Именно поэтому «нигилист» Гончарова может еще привлечь к себе внимание исследователя, который с полным правом пройдет мимо «нигилистов» Писемского, Лескова или Крестовского. Марка Волохова из «Обрыва» Гончарова можно с этой точки зрения рассматривать как доведение до художественного абсурда образа тургеневского Базарова. За семь лет разработки образа Н. в лит-pe господствующих классов он окончательно потерял черты честности, правдивости и серьезности (см. выше тургеневские слова о Базарове: «Он честен, правдив и демократ до конца ногтей») и превратился в бесчестного фразера и беспардонного соблазнителя дворянских девиц. Этот образ не мог уже вызвать никаких недоумений в демократической среде, как это было с Базаровым. «Для изображения Марка, — писал Шелгунов после появления «Обрыва», — г. Гончаров опустил кисть в сажу и сплеча вершковыми полосами нарисовал всклокоченную фигуру, вроде бежавшего из рудников каторжника... Г. Гончарову кто-то наговорил, что завелись в России злодеи, и попросил принять против них литературные меры. И вот г. Гончаров уподобился молодому петуху, прыгающему со страху на стену». В. Короленко совершенно правильно отметил, что автор «питал к Марку Волохову глубокое отвращение и ненависть». Эта эволюция лит-ого типа Н. от Базарова к Волохову, от Тургенева к Гончарову, не стоит ни в каком соответствии с подлинным процессом идейного и морального роста революционно-интеллигентских групп в русском

46 обществе шестидесятых годов. Зато она превосходно иллюстрирует род испуга лит-ры господствующих классов перед разночинцем-революционером, что в свою очередь лишь отражало их страх перед крестьянской революцией. Л. Каменев

Литературная энциклопедия. 2012

Роман "Отцы и дети" имеет сложную структуру и многоуровневый конфликт. Чисто внешне он представляет собой противоречие между двумя поколениями людей. Но этот вечный усложняется идейными и философскими разногласиями. Задачей Тургенева было показать пагубное влияние некоторых философских течений на современную молодежь, в частности нигилизма.

Что такое нигилизм?

Нигилизм - это идейно-философское течение, согласно которому, нет и не может быть авторитетов, ни один из постулатов не должен приниматься на веру. (как отмечает он сам) - это беспощадное отрицание всего. Философской основой для формирования нигилистического учения послужил немецкий материализм. Неслучайно Аркадий и Базаров предлагают Николаю Петровичу вместо Пушкина читать Бюхнера, в частности его труд "Материя и сила". Позиция Базарова сформировалась не только под влиянием книг, преподавателей, но и из живого наблюдения за жизнью. Цитаты Базарова о нигилизме подтверждают это. В споре с Павлом Петровичем он говорит, что с радостью бы согласился, если Павел Петрович представит ему "хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания".

Основные нигилистические идеи героя

Нигилизм Базарова проявляется в его отношении к различным сферам жизни. В первой части романа происходит столкновение двух идей, двух представителей старшего и младшего поколений - Евгения Базарова и Павла Петровича Кирсанова. Они сразу же испытывают неприязнь друг к другу, а потом выясняют отношения в полемике.

Искусство

Наиболее резко Базаров отзывается по поводу искусства. Он считает его бесполезной сферой, которая ничего не дает человеку, кроме глупого романтизма. Искусство же, по мнению Павла Петровича, это духовная сфера. Именно благодаря ему человек развивается, учится любить и мыслить, понимать другого, узнавать мир.

Природа

Несколько кощунственно выглядит отзыв Базарова не храм, а мастерская. И человек в ней работник". Герой не видит ее красоту, не чувствует гармонии с ней. В противоположность этому отзыву Николай Петрович прогуливается по саду, любуется красотой весны. Он не может понять, как Базаров не видит всего этого, как он может оставаться таким равнодушным по отношению к божьему творению.

Наука

Что же ценит Базаров? Ведь не может же ко всему он испытывать резко негативное отношение. Единственное, в чем герой видит ценность и пользу, - это наука. Наука как основа знания, развития человека. Безусловно, Павел Петрович как аристократ и представитель старшего поколения также ценит и уважает науку. Однако для Базарова идеал - это немецкие материалисты. Для них не существует любви, привязанности, чувств, для них человек - это просто органическая система, в которой происходят определенные физические и химические процессы. К таким же парадоксальным мыслям склоняется и главный герой романа "Отцы и дети".

Нигилизм Базарова попадает под сомнение, он испытывается автором романа. Отсюда возникает внутренний конфликт, который происходит уже не в доме Кирсановых, где каждый день спорят Базаров и Павел Петрович, а в душе самого Евгения.

Будущее России и нигилизм

Базарова как представителя передового направления России интересует ее будущее. Так вот, по мнению героя, для того чтобы построить новое общество, для начала необходимо "место очистить". Что это означает? Безусловно, выражение героя можно трактовать как призыв к революции. Развитие страны необходимо начинать с кардинальных перемен, с разрушения всего старого. Базаров при этом упрекает поколение либералов-аристократов в их бездействии. Базаров о нигилизме отзывается как о самом действенном направлении. Но стоит сказать, что и сами нигилисты пока ничего не сделали. Действия Базарова проявляются только в словах. Тем самым Тургенев подчеркивает, что герои - представители старшего и младшего поколений - в чем-то очень сильно похожи. Взгляды Евгения очень пугающи (это подтверждают цитаты Базарова о нигилизме). Ведь на чем прежде всего строится любое государство? На традициях, культуре, патриотизме. Но если нет никаких авторитетов, если не ценить искусство, красоту природы, не верить в Бога, то что же остается людям? Тургенев очень боялся, что подобные идеи могут воплотиться в жизнь, что России тогда придется очень тяжело.

Внутренний конфликт в романе. Испытание любовью

В романе есть два ключевых персонажа, которые якобы играют эпизодическую роль. На самом деле они отражают отношение Тургенева к нигилизму, они развенчивают это явление. Нигилизм Базарова начинает осмысливаться им самим немного по-другому, хотя прямо автор нам этого не говорит. Итак, в городе Евгений и Аркадий встречают Ситникова и Кукшину. Они передовые люди, которые интересуются всем новым. Ситников - приверженец нигилизма, он выражает свое восхищение Базаровым. Сам же при этом ведет себя как шут, он выкрикивает нигилистические лозунги, это все выглядит нелепо. Базаров относится к нему с явным презрением. Кукшина - эмансипированная женщина, просто-напросто неряшлива, глупа и груба. Это все, что можно сказать о героях. Если они являются представителями нигилизма, на который Базаров возлагает такие большие надежды, то каково же будущее страны? С этого момента в душе героя появляются сомнения, которые усиливаются, когда он встречает Одинцову. Сила и слабость нигилизма Базарова проявляют себя именно в главах, где говорится о любовных чувствах героя. Он всячески противится своей влюбленности, ведь это все глупый и никому не нужный романтизм. Но сердце ему говорит о другом. Одинцова видит,что Базаров умен и интересен, что в его идеях есть доля истины, но их категоричность выдает слабость и сомнительность его убеждений.

Отношение Тургенева к своему герою

Недаром вокруг романа "Отцы и дети" развернулась бурная полемика. Во-первых, тема была очень злободневной. Во-вторых, многие представители литературной критики были, как и Базаров, увлечены философией материализма. В-третьих, роман был смелым, талантливым и новым.

Существует мнение, что Тургенев осуждает своего героя. Что он клевещет на молодое поколение, видя в нем лишь только плохое. Но это мнение ошибочно. Если посмотреть на фигуру Базарова повнимательнее, то в нем можно рассмотреть сильную, целеустремленную и благородную натуру. Нигилизм Базарова - лишь внешнее проявление его ума. Тургенев, скорее, чувствует разочарование в том, что столь талантливая личность зациклилась на таком малооправданном и ограниченном учении. Базаров не может не вызывать восхищение. Он дерзок и смел, он умен. Но, кроме этого, он еще и добр. Неслучайно к нему тянутся все крестьянские детишки.

Что же касается авторской оценки, то наиболее полно она проявляется в финале романа. Могила Базарова, на которую приходят его родители, буквально утопает в цветах и зелени, над ней поют птицы. Противоестественна ситуация, когда родители хоронят детей. Противоестественными были и убеждения главного героя. А природа, вечная, красивая и мудрая, подтверждает, что Базаров был неправ, когда видел в ней лишь материал для достижения целей человека.

Таким образом, роман Тургенева "Отцы и дети" можно рассматривать как развенчание нигилизма. Отношение Базарова к нигилизму - это не просто философия жизни. Но это учение подвергается сомнению не только представителями старшего поколения, но и самой жизнью. Базаров, влюбленный и страдающий, погибает от случайности, наука не в силах ему помочь, а над его могилой все так же прекрасна и спокойна Природа-мать.

Все русские радикально-демократические концепции XIX века при всем разнообразии объединяет характерная черта — отрицание. Отрицание «гнусной», по мнению их адептов, российской действительности. А отрицание, как известно, сущностный элемент нигилизма. Поэтому, видимо, можно согласиться с теми, кто обозначает феномен русского интеллигентского радикализма просто как «нигилизм», отождествляя «русский нигилизм» с теорией и практикой революционного движения в пореформенной России. Но делать это, на мой взгляд, следует все же осторожно, с некоторыми оговорками, акцентируя внимание на специфических чертах русского «революционного» нигилизма по сравнению с нигилизмом европейским.

Прежде всего, вслед за А.И. Новиковым, отметим, что психологическая основа нигилизма - общечеловеческое свойство и потребность противодействия влиянию извне, отрицание внушения, принудительного навязывания личности социальных ролей, традиционных норм и ценностей, образцов поведения и общения; разочарование в них, разрыв с ними и стремление изменить. Нигилизм как вид негативного умонастроения (наряду с пессимизмом и скептицизмом) выражает полное отрицание всего общепризнанного, исходящее из уверенности в абсолютной ложности отрицаемого.

Подобное умонастроение объективируется в социально-негативное поведение, идущее вразрез с институционализированными ожиданиями, т. е. ожиданиями, разделяемыми и признаваемыми законными внутри данной макроструктуры (1).

С точки зрения функциональной нигилизм обычно обозначают как «реакционный» или «прогрессивный». Однако такая оценка феномена нигилизма по сути идеологизирована, так как отражает интересы и заказ той или иной, чаще всего господствующей, общественной группы.

Более корректным представляется деление М. Хайдеггера, вслед за Ницше считавшего, что «нигилизм» в истории выступал в пассивной «пессимистической» и активной «оптимистической» формах (2).

В первом случае нигилизм отрицает прогресс, либеральные духовные ценности, пронизан иррациональностью, пессимизмом и ощущением бесперспективности социального развития, часто обращен в прошлое. Во втором - отрицает устаревшие социальные и идеологические формы, наиболее радикально выражает общественный протест, пронизан рационализмом и оптимизмом, устремлен в будущее, т. к. формулирует определенные идеалы и имеет относительно конструктивную программу. Однако и те нигилисты, кто торопит будущее, и живущие прошлым всегда едины в одном: все они одинаково пренебрежительно отвергают настоящее. Так как, по точному выражению В. Набокова, «одни бьются за призрак прошлого, другие за призрак будущего» (3).

«Изобретателем» слова «нигилизм» обычно называют И.С. Тургенева, выведшего в романе «Отцы и дети» хрестоматийный образ «нашего нигилиста» - Базарова. Об этом, в частности, писал С.Л. Франк, считавший, что «Тургенев, введший этот термин для образовавшегося в 50-х годах XIX века нового русского умственного типа, заимствовал его из немецкой литературы» (4). Однако точка отсчета в истории слова «нигилизм» отнюдь не 1862 год (год выхода в свет романа), так же как «изобретение» этого слова отнюдь не прерогатива Тургенева.

Исторические истоки нигилизма как особого умонастроения стары, европейская история слова - обширна. Нигилистические идеи и настроения обнаруживаются уже в религиозно-философских учениях средневековья и даже раньше. Так, например, в XI веке во времена господства августинианства неверующих еретиков называли «нигилианистами» (по названию еретического учения, позднее преданного анафеме папой Александром III за отрицание человеческой природы Христа и его исторического существования).

Современная форма слова - «нигилизм» - была произведена значительно позднее от латинского существительного nihil с греческим окончанием.

В политической лексике слово употреблялось очень редко. Вероятно, только во Франции времен Великой буржуазной революции в Конвенте звучали заявления о том, что «Республика прав человека… держится нигилизма» (Анахарсис Клоотс. 27. 12. 1793 г.). Философское же значение термина было зафиксировано Мерсье в словаре неологизмов (1801 г.). С его подачи слово удержалось во французском языке и изредка употреблялось в первой половине XIX в. для обозначения крайностей скептической философии (Гюго, Прудон и др.). Слово «нигилизм» известно и немецкой литературе рубежа XVIII-XIX вв. Д. Йениш ввел его в обиход философских споров (1796 г.) в значении крайнего идеализма. В этом же смысле его употребляли философ-сенсуалист Фридрих Якоби (открытое письмо к Фихте, опубликованное осенью 1799 г.), Жан Поль («Подготовительная школа эстетики 1803 г., параграф «Поэтические «нигилисты») (5), создатель системы «трансцендентального синтетизма» Вильгельм Круг. Все они под «нигилизмом» подразумевали «парящий среди абсолютизаций априористичный трансцендентальный идеализм» и поэтико-романтическое настроение с его лозунгом «Все или ничто». Религиозный же мыслитель и философ В.Ф.К. Баадер (один из идеологов создания Священного союза трех монархов - русского, прусского и австрийского) в статье «О католицизме и протестантизме» (1824 г.) и речи «О свободе интеллигенции» (1826 г.), напротив, трактовал «нигилизм» как деструктивное для религии злоупотребление разумом, «аннигилирующее рационалистическое доктринерство». К середине XIX в. нигилизм парадоксально заявил о себе у М. Штирнера в агрессивных анархических формах («Единственный и его собственность», 1845 г.) и в трудах его идейных противников - К. Маркса и Ф. Энгельса, программа которых оказалась осуществимой только в части разрушения. Позже одним из самых глубоких интерпретаторов нигилизма стал в Германии Ф.В. Ницше. Именно Ницше зафиксировал новое значение термина «нигилизм» не как «воззрения среди многих других», а «исторического движения». Нигилизм, по Ницше, это обесценивание высших ценностей, «физиологическое вырождение», упадок культуры, саморазрушение цивилизации, крушение идеалов, рост атеизма и позитивизма, возобладание «инстинктов стада» над «волей к власти», анархизм, распространение социалистических идей. Он же пытался представить структуру нигилистического умонастроения и установок. В процессе подготовки книги «Воля к власти», которая должна была стать его основным программным произведением, Ницше сформулировал следующие положения. Нигилизму предшествует ощущение отсутствия ценностей и смысла существующего - это пессимизм , симптом нигилизма. Пессимизм слабого («не стоит жить», «небытие лучше бытия») не в состоянии отвергнуть существующего. Лишь пессимизм сильного («бесполезен и бессмысленен современный мир, но не мир вообще») рождает нигилизм. Неполный нигилизм, хотя и отрицает прежние ценности, все же стремится на место отвергнутых ценностей поставить новые идеалы. Совершенный нигилизм выступает в двух формах - «пассивной» (осознание и созерцание гибели ценностей) и «активной» (всемерное содействие гибели того, что слабеет и умирает, - т. е. тотальное разрушение, а затем утверждение новой ценности «сверхчеловека») (6).

Таким образом, и во французской и в немецкой литературе под «нигилизмом» часто понимали прямо противоположные вещи, а сам термин имел неопределенное толкование. Все это справедливо и по отношению к России, где нигилизм жил собственной жизнью и, испытывая европейское влияние, питался, по преимуществу, собственными источниками.

В России о нигилизме в XIX веке писали М.Н. Катков, И.С. Тургенев, А.И. Герцен, С.С. Гогоцкий, Н.Н. Страхов, Ф.М. Достоевский и др., в XX веке эта тема в той или иной форме затрагивалась Д.С. Мережковским, В.В. Розановым, Л. Шестовым, С.Н. Булгаковым и заняла особое место в трудах Н.А. Бердяева и С.Л. Франка.

В 30–50-х годах XIX в. это слово изредка употреблялось без определенной смысловой окраски. Впервые оно используется у Н.И. Надеждина (статья «Сонмище нигилистов», 1829 г.) как синоним «пустоты» и «невежества». По воспоминаниям А. Григорьева, «слово «нигилист» не имело у него того значения, какое в наши дни придал ему Тургенев. «Нигилистами» он звал просто людей, которые ничего не знают, ни на чем не основываются в искусстве и жизни…» (7). В этом же смысле слово употреблял В.Г. Белинский (рецензия на книгу «Провинциальные бредни и записки Дормедона Васильевича Прутикова», 1836 г.). В 1858 году вышла книга профессора философии Казанского университета В. Берви (отца известного народнического публициста В.В. Берви-Флеровского) «Психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни», где автор объявлял нигилистами тех, кто отрицает всякое реальное бытие, а термин «нигилизм» употреблял как синоним скептицизма. Н.А. Добролюбов в «Современнике» (№ 3 за 1858 г.) осмеял книжку Берви, подхватил это слово, но оно не стало популярным.

М.Н. Катков, первым в русской печати обозначивший смысл термина тождественный «материализму» (8), в полемических статьях 1861 года против журнала «Современник» употребил термин «нигилизм» в том именно широком смысле, в каком пользовался им и И.С. Тургенев в «Отцах и детях». В их интерпретации слово фиксировало позицию жесткого отрицания, проповедь разрушения ради самого разрушения, высмеивание всего, «что дорого всякому образованному и культурному человеку», издевательство над всякими проявлениями прогресса в русской жизни, отсутствие положительных взглядов адептов «теорий, создаваемых из ничего».

Катков, а затем и Тургенев, впервые применили это слово к общественному умонастроению и некоторым сторонам идеологии и поведения значительной части русской молодежи конца 50–60-х годов XIX в. - так называемых «шестидесятников», представителем которых и был Базаров - тургеневский «нигилист». Действия Базарова определялись правилом - делать то, что в данное время полезно. «В теперешнее время, - говорил он, - полезнее всего отрицание - мы отрицаем». На замечание, что «надо же и строить», Базаров отвечал: «Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить» (9). Устами Аркадия Кирсанова Тургенев определил нигилиста как человека, «который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип» (10). По свидетельству Н.Н. Страхова, «из всего, что есть в романе Тургенева, слово «нигилист» имело самый громадный успех. Оно было принято беспрекословно и противниками и приверженцами того, что им обозначается» (11).

Писаревский эпатаж сыграл свою роль в том, что в устах обывателей и официальной печати слово «нигилист» сделалось синонимом слов «преступник», «бунтовщик», а сам «нигилизм» ассоциировался с чем-то «ужасным». Подобное употребление слова стало характерным и для западноевропейской литературы конца XIX–XX века, в которой, с подачи С.М. Степняка-Кравчинского, в очерках 1881–1882 года, составивших книгу «Подпольная Россия», впервые познакомившего западного читателя с «русскими нигилистами», и не без влияния Н.А. Бердяева и С.Л. Франка, «записавших» в «нигилисты» всех русских (16), термин «нигилизм» закрепляется для обозначения русского радикализма вообще.

Специфической чертой русского нигилизма, в отличие от западного идеалистического, является его рационалистический характер, культ «знания» . «По философским своим понятиям, - писал П.А. Кропоткин, - нигилист был позитивист, атеист, эволюционист в духе Спенсера или материалист» (17). Составляющими нигилистского «культа знания» стали отрицание всякой «метафизики», преклонение перед естественными науками и их методами, перенесение методов наук о природе на социальную и духовную сферы, вера в «имманентные законы истории», в ее неизменный и вечный прогресс.

Характерной чертой русского нигилизма стал также культ «дела» , «служения», но не государству, а «Народу». В основе этого культа - нелюбовь к чиновничьему положению и богатству. В среде нового поколения стяжательство, барство, карьеризм, стремление к чинам, должностям, высоким окладам и казенным квартирам осуждалось безоговорочно. При этом радикальному отрицанию подвергались и внешние признаки быта «отцов» - «воров, стяжателей, тиранов и эксплуататоров» (18). Эти изменения русские исследователи нигилизма Н.А. Бердяев и С.Л. Франк характеризовали как повсеместное, подчас даже нарочитое, опрощение, переходящее в аскетизм. В своих воспоминаниях А.М. Скабичевский с тонким сарказмом описал стремление нигилистов обособиться от «сонмищ» пошляков и филистеров: «Как во всякой секте, люди, принадлежащие к ней, одни лишь считались верными, избранниками, солью земли. Все же прочее человечество считалось сонмищем нечестивых пошляков и презренных филистеров…Желание ни в чем не походить на презренных филистеров простиралось на самую внешность новых людей, и, таким образом, появились те пресловутые нигилистические костюмы, в которых щеголяла молодежь в течение 1860-х и 1870-х гг. Пледы и сучковатые дубинки, стриженные волосы и космы сзади до плеч, синие очки, фра-дьявольские шляпы и конфедератки, - боже, в каком поэтическом ореоле рисовалось все это в те времена и как заставляло биться молодые сердца, причем следует принять в соображение, что все это носилось не из одних только рациональных соображений и не ради одного желания опроститься, а демонстративно, чтобы открыто выставить свою принадлежность к сонму избранных. Я помню, с каким шиком и смаком две барышни уписывали ржавую селедку и тухлую ветчину из мелочной лавочки, и я убежден, что никакие тонкие яства в родительском доме не доставляли им такого наслаждения, как этот плебейский завтрак на студенческой мансарде» (19).

Однако, это первоначальное стремление молодежи «обособиться» вскоре приобрело вид «повального заболевания мыслью и совестью». С.Ф. Ковалик свидетельствовал о том, что в его кругу «возникали даже вопросы, честно ли есть мясо, когда народ питается растительной пищей» (20). В.Г. Короленко описал очень характерный эпизод из жизни молодежи 1870-х годов - сцену дискуссии о том, можно ли с «благородными целями» украсть деньги, и то огромное впечатление от слов одного студента - «рука бы не поднялась», свидетельствовавших о «той бессознательной, нелогичной, но глубоко вкорененной нравственной культуре, - которая не позволяет… легко, почти без сопротивления, следовать за «раскольниковскими» формулами» (21).

Нужно отметить, что идея безупречности личного поведения, мученичества, подвижничества и т. п. отнюдь не была обязательно связана с политическим радикализмом. На это обстоятельство обратил внимание Ю.М. Лотман, приводя примеры связи русской литературы послепетровской эпохи с христианской традицией. Страдания Л.Н. Толстого по поводу того, что он живет не так, как проповедует; слова Н.В. Гоголя из письма В.Г. Белинскому о том, что «есть прелесть в бедности», «я возлюбил свою бедность» (22); аскетический образ жизни изнурявшего себя в зрелые годы К.Н. Леонтьева или скитавшегося Г. Сковороды и многих других выдающихся русских мыслителей, далеких от революционаризма, так же, как наивные рассуждения кружковцев-народников, вполне отчетливо (хотя, может быть, и не всегда осознанно) воспроизводили «идеалы странствующей, нищей святости, на которую имеет право тот, кто пророчествует во имя Господа или юродствует во Христе» (23). «Оборотной» стороной подобного кенотизма стал гипертрофированный эгоизм, представления о собственной личности как о поднявшейся над бытом, а потому освобожденной от «мелочных» обязанностей. Подобная тенденция ярко обнаружила себя в деятельности многих «коммун» 1860-х гг., в образе жизни некоторых революционеров 1870-х гг.

«Реальное дело» мыслилось нигилистами по-разному: как разрыв с традиционной системой ценностей, образования, воспитания, их отрицание (Д.И. Писарев), как борьба за индивидуальность (Н.К. Михайловский), как разнузданная стихия бунта, революции, разрушение всех религиозных, государственных и культурных устоев (М.А. Бакунин) и т. д. Но все интерпретации «дела» и «служения» - и в этом специфика России - сводились, в конечном счете, к одному - обоснованию исключительной роли интеллигентного меньшинства в преобразовании страны, роли «вождя» и «наставника» народа, указующего и разъясняющего народу «Истину», носителем которой последний является. Психологические мотивы этого «дела» - в постоянной неудовлетворенности собой и обществом, в стремлении ускорить ход событий, стремлении, в конечном счете, перераставшем, по выражению Г.В. Плеханова, в «самоуверенность интеллигенции».

Ницшеанская традиция трактует нигилизм как утрату «веры в Бога и нравственный миропорядок». Специфика русского нигилизма в том, что если первая часть формулы справедлива по отношению к нему, - ведь атеизм стал неотъемлемой чертой мировоззрения многих русских радикалов, то вторая - некорректна. С точки зрения С.Л. Франка, практический нигилист в России занимает промежуточное положение лица, «утратившего веру, но тоскующего по святыне». «Тоска по святыне» привела к замене религиозной веры суррогатной верой в рациональное устроение мира, социальную справедливость и равенство, братство и коллективизм общества «светлого будущего». Много раньше, предвосхищая оценки «религиозности» русской интеллигенции авторов «Вех» - С.Н. Булгакова, С.Л. Франка, П.Б. Струве (24), «безрелигиозную религиозность» радикалов отметил Л.А. Тихомиров: «бессознательное чувство, которое делает наших рассудочных неверующих революционеров не простыми эпикурейцами, а фанатичными мечтателями об их будущем беспечальном строе, имеет несомненные признаки духовных стремлений заблудившегося религиозного искания» (25). Символом веры русского радикала стало «благо народа , удовлетворение нужд большинства» (26). В основе этой новой веры лежала идея внешней и внутренней обособленности интеллигенции, искупления «греха культуры и вины интеллигенции перед народом», отдачи «долга», желания «служить» народу, и, в конечном счете, - стать народом (27). Далеко не случайно Ф.М. Достоевский обозначил нигилизм как «главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентского, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом» (28). А, например, Г.П. Федотов прямо заявил, «что русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей» (29). Действительно, русский нигилизм - это, прежде всего осознание внешней и внутренней обособленности интеллигенции от народа, обусловленной различиями «беспочвенной» интеллигентской, западной по сути, культуры и народной русской культуры.

Политическое приложение секуляризованной религиозности, хилиастических устремлений и желания «стать народом» наиболее ярко высвечиваются в особом отношении нигилистов к власти . Первоначально господствовало романтически окрашенное отношение к ней как «узурпации», «деспотизму» и «тирании», а сама власть персонифицировалась в Монархе и Боге, против которых можно и нужно было выступать, подготавливая «народный взрыв» - социальную революцию. Все это венчалось анархистским отрицанием государственности вообще. К концу 1870-х годов практика противостояния полицейско-самодержавной государственной машине как чему-то нелегитимному, не имеющему «корней» в русской почве, а потому «убираемому» безболезненно, привела многих нигилистов к пониманию необходимости подготовки политической революции, требующей четкой организации и регламентированности действий. «Вера в безграничную силу и расширяемость революционной организации заменила собою все» (30). Именно представители революционной организации предназначались на роль субъектов властвования в случае успеха готовящегося переворота. Они должны были сначала «поднять» неразвитое большинство населения до осознания его собственных интересов и заставить «переустраивать свою жизнь сообразно с истинными потребностями, сообразно с идеалом наилучшего и наисправедливейшего общежития» (31). Комментируя подобные планы, Л.А. Тихомиров замечал, что интеллигенция, отрицающая традиционные основы, предлагает новое общество, которое сама выдумывает, организует, а тем самым оказывается в нем единственной компетентной властью, отвечающей за все. Интеллигенты превращаются в людей, единолично распоряжающихся новым обществом, поскольку уверены, что одни знают, каким оно должно быть, и считают своей обязанностью подчинить своим взглядам других (32).

Идеал же будущего коллективистского общества, несмотря на демократический антураж «Дум», «Советов», «Соборов» и т. п., у нигилистов сводился, в конечном счете, к всеобщей регламентации и нивелированию. Равенство здесь отождествлялось с отсутствием различий не только социально-экономического и политического порядка, но и «органического», «физиологического» (33). Главным источником власти становилась сила, власть - механизмом манипулирования массой, а самым простым и эффективным способом манипулирования - насилие. Поэтому, даже моралист П.Л. Лавров предложил строить виселицы и уничтожать без суда и следствия противников нового строя…

Таковы основные черты русского нигилизма в представлении его теоретиков и критиков. Историческое же оправдание этого феномена было довольно удачно сформулировано современниками: «он (нигилизм - А.Ш .) имеет значение протеста, не всегда справедливого, но полезного уже тем, что, с одной стороны, воздерживает от примирения со многою ложью и пошлостью, а с другой - нападками на истину - вызывает ее приверженцев на более разумную, строгую, критическую ее проверку и защиту» (34).

Главным носителем идеологии и психологии нигилизма в России был интеллигент - разночинец или дворянин.

В широком значении слова, «разночинец» - выходец из недворянской среды, человек, родившийся в семье священника или дьячка, лекаря, журналиста, мелкого лавочника, реже - ремесленника или крестьянина. В последней четверти XVIII - начале XIX века под «разночинцем» разумели «не дворянина», «не имеющего благородного происхождения», «простолюдина» (35). В более узком значении определения термина включали, по крайней мере, три существенных признака - факт исключения из податного состояния (36), образование и внесословность. Например, согласно «Толковому словарю живого великорусского языка» Вл. Даля, разночинец - «человек неподатного сословия, но без личного дворянства и не приписанный ни к гильдии, ни к цеху» (37). Или по определению Г.В. Плеханова - человек, «деятельность которого не укладывается в сословные рамки» (38).

Юридический статус разночинца изначально был двойственен. С одной стороны, как и все недворяне, люди «подлого происхождения», разночинцы не имели права владеть крестьянами - а вплоть до манифеста 19 февраля 1861 года - и землей. Не принадлежа к купечеству или мещанству, они не занимались ни торговлей, ни ремеслами. Они могли иметь собственность в городах (быть домовладельцами), но не могли владеть ни фабриками, ни заводами, ни лавками, ни мастерскими. С другой стороны, в отличие от представителей низших сословий, разночинец, принадлежа к «неподатному сословию», имел такую степень личной независимости, какой не имел ни купец, ни мещанин, ни, тем более, крестьянин. Он обладал правом свободного проживания, свободного передвижения по стране, правом вступления на государственную службу, имел постоянный паспорт и обязан был учить своих детей . Последнее обстоятельство важно подчеркнуть, так как Россия была единственной страной в мире, где «за образование» давалось личное дворянство. Образованный человек «низкого» происхождения, равно как и беспоместный дворянин, положение которого практически не отличалось от положения разночинца, могли найти средства к существованию только на государственной службе или, с 1830–1840-х годов, на ниве свободного интеллектуального труда, занимаясь репетиторством, переводами, черновой журнальной работой и т. п. Основная масса разночинства делала чиновничью карьеру в департаментах и канцеляриях, малая часть составила «мыслящий пролетариат», стоящий во мнении помещика или преуспевающего чиновника едва ли выше лакея и, безусловно, ниже французского парикмахера.

По своему общественному положению разночинцы находились на границе между дворянским и крестьянским социальными мирами, не принимались ни одним из них как его полноправные участники. Такую позицию можно обозначить как маргинальный статус. Именно маргинальность часто приводит к тому, что человек испытывает неуверенность, неудобства и страдания, серьезные сомнения в своей личной ценности. Подобное психологическое состояние и создает почву для формирования нигилистического сознания. Очень хорошо о воздействии «экономических и политических условий социальной жизни» на рождение у русской молодежи негативизма, «революционного духа» сказал П.Н. Ткачев: «Наши юноши - революционеры не в силу своих знаний, а в силу своего социального положения… Среда их вырастившая состоит либо из бедняков, в поте лица добывающих свой хлеб, либо живет на хлебах у государства; на каждом шагу она чувствует экономическое бессилие, свою зависимость. А сознание своего бессилия, своей необеспеченности, чувство зависимости - всегда приводят к чувству недовольства, к озлоблению, к протесту» (39). Справедливости ради, нужно сказать, что к нигилизму и радикальности приходили и выходцы из семей аристократии и дворянства, под влиянием знаний, по велению «больной совести» сознательно разрывавшие отношения с миром своих «отцов». «Интересы народа стали нам дороги по двум различным причинам: одним - по близости к народу, другим - по оторванности от него», - писал Н.К.Михайловский о протестующих разночинцах и «кающихся дворянах», составивших круг «выразителей идеологии» (40).

Интеллигенцию многие считают уникально русским феноменом. Само слово «интеллигенция» буквально означает «понимать, знать, мыслить, иметь понятие о чем-либо». Очевидно, что это достаточно расплывчатое определение. Более того, в научной и публицистической литературе оно употребляется по-разному. Прежде всего, это философский термин, восходящий к Платону и, видимо, к Фихте (Первое введение в наукоучение. Параграфы 5–6), означающий для-себя бытие, т. е. сферу самосознания и самоощущения в противоположность просто бытию, нуждающемуся в том, чтобы кто-то другой, извне, его переживал и формулировал. «Соотнесенность с собой и со всем другим», «самосознание», «одушевленное, одухотворенное выражение» (41) представляются глубинными основаниями интеллигенции, в неявной форме присутствующими и в социально-политических характеристиках русской интеллигенции. При этом - ничуть не способствующие строгости определения.

Этимология вряд ли объясняет содержательные характеристики русской интеллигенции. Более того, история слова в России свидетельствует о больших трудностях, с которыми сталкивались все, кто пытался дать нетавтологическое определение понятию, пытался выявить differentia specifica интеллигенции как особой части общества - образованной и умственно развитой. В результате, как отмечал Умберто Эко, само русское понятие «интеллигенция» не совпадает с европейским термином «intelligentsia», который употребляется часто иронически, для обозначения категории людей, беспрерывно вылезающих с поучениями (по-французски maitres a penser - мэтры общественного мнения) (42).

Впервые слово «интеллигенция» в русской литературе употребил И.С. Аксаков в статье «Отчужденность интеллигенции от народной стихии», опубликованной в газете «День» 21 октября 1861 года (43).

П.Д. Боборыкин, не раз заявлявший, что именно он в 1866 году «пустил» в русскую журналистику термин и много лет настаивавший на своем приоритете, считал, что «под «интеллигенцией» надо разуметь высший образованный слой нашего общества , как в настоящую минуту, так и ранее, на всем протяжении XIX и даже в последней трети XVIII вв. … истинно-развитой класс русского общества», не имеющий отношения ни к «нигилистам», ни к «социал-демократам», ни к «социалистам-революционерам», ни к «русскому студенчеству XX века» и другим «босякам», проникнутым крайним утилитаризмом и крайней нетерпимостью». «Интеллигенция», и в данном случае русская интеллигенция, - утверждал он, - состояла и состоит из людей высшей умственной и этической культуры, принадлежащих к разным лагерям, партиям и направлениям…»; их объединяет «1) Признание науки руководящей нитью при выработке своего миропонимания; 2) Сочувственное отношение ко всем высшим приобретениям культуры; 3) Требование гражданской свободы как для отдельной личности, так и для общества в его совокупности; 4) Демократизм общего настроения, вытекающий из искреннего интереса…к судьбе народа..; 5) Защита свободы совести в религиозной жизни и протесты против векового гнета, который исходил от государственно-полицейского церковного быта…» (44).

Один из вариантов так называемого «социально-этического» толкования этого понятия, распространенного в России XIX века, когда к интеллигенции относили прежде всего тех, кто был критически настроен к современному обществу и его идеалам, представил Р.И. Иванов-Разумник. По его мнению, интеллигенция определяется рядом формальных признаков, найдя которые, он, в частности, и пытался ответить на вопрос «что такое интеллигенция?»: «интеллигенция есть этически - анти-мещанская, социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности » (45). Боборыкинское и подобные ему определения, «сконструированные» после революции 1905–1907 годов, отражали настрой либеральной части русского общества именно этого времени, причем именно той части, которая стремилась отмежеваться от всего радикального, нигилистического. В этой связи интересна характеристика русской интеллигенции человеком, пережившим радикальную «смену вех». Две работы Л.А. Тихомирова - «В защиту интеллигенции» (1882) и «Что делать нашей интеллигенции?» (1895) выражают противоположные точки зрения Тихомирова - революционера и Тихомирова - монархиста. В первой статье, вышедшей спустя год после убийства императора Александра I, он напоминал читателям, сколько обвинений сыпалось на злосчастную интеллигенцию со всех сторон, «как одни уговаривали ее исправиться, другие, более решительные, прямо приговаривали к упразднению», как ставился вопрос о ней на единственную почву, позволявшую кричать «распни его», когда казалось, что против интеллигенции «поднимается вся Россия». Тихомиров старался опровергнуть враждебные наветы, будто интеллигенция - это отдельное сословие, объединенное общими корыстными материальными интересами, и доказать, что единственный объединяющий ее элемент - общая идея. «Общественное благо, - писал он, - вот цель, одушевлявшая духовных отцов современной интеллигенции, заставлявшая их погружаться в науку, руководившая их практической деятельностью». В интеллигенте он видит подвижника, особенно полезного в тяжелые исторические периоды, ибо, «убежденный в своей правоте, каждый из них способен воскрешать и поддерживать в массах уверенность в том, что идеалы правды - не фантазия, не безусловная мечта, а выражение мирового закона. В этом состоит великое значение интеллигенции, делающее ее в полном смысле «солью земли», предохраняющей общество от нравственного разложения». Интеллигент - «мирской радетель», считал Тихомиров, - благодаря практической деятельности интеллигенции «народ получает возможность действительно во многом реформировать жизнь» (46).

Спустя тринадцать лет Тихомиров резко смещает акценты и в статье, опубликованной в консервативном журнале «Русское обозрение», представляет интеллигенцию совсем в ином свете. В отличие от всего «образованного класса», который выполняет нужные стране «национальные задачи», выделившаяся из его среды часть, претендующая быть «лучшей его частью», так называемая «интеллигенция», считает Тихомиров, по существу занята антинациональной деятельностью. Она одержима лишь одной идеей «пересоздания» страны, «переделки России по самоновейшим «прогрессивным» фасонам», хотя на эту миссию ее никто не уполномочивал. Между тем, этот оторванный от живых слоев народа, от тела нации, образованный слой даже не задумывается над вопросом, «нужно ли такое пересоздание», становясь на грань измены стране. Задачу интеллигенции Тихомиров видит теперь в том, чтобы способствовать самостоятельному жизненному процессу в стране, «отдавать свои силы на работу национальную, то есть делать то, что делает Россия, лишь привнося в работу страны свои знания, специальную свою привычку к технике мысли, к анализу, к обобщению» (47). Пример Тихомирова не был единичен. Многие пересматривали свои взгляды под влиянием уроков истории. При этом бывшие революционеры демонстрировали наиболее экспрессивную реакцию на политический экстремизм «всегда-оппозиционной-интеллигенции», пропагандировали ценности хранительной культуры.

Как бы то ни было, но все, кто размышлял над проблемой интеллигенции, сходились в одном. Интеллигенция - это образованная, мыслящая часть общества, влияющая на формирование общественного сознания и претендующая на роль духовной элиты. Добавим, что речь идет о духовной элите, не сводимой к элите интеллектуальной. В свое время, подчеркивая расплывчатость термина «интеллигенция», Иванов-Разумник замечал, что «под интеллигенцией, вообще говоря, готовы понимать… сумму лиц, характеризуемых определенным уровнем знания: отождествляют всякого „образованного“ человека с представителем интеллигенции, забывая, что никакие дипломы не сделают еще сами по себе „образованного“ человека „интеллигентным“. Еще чаще готовы понимать под интеллигенцией всю „цивилизованную“ или всю „культурную“ часть общества, в то время как культурность, подобно образованности, есть только внешний формальный признак, не определяющий внутреннее содержание» (48). Это замечание актуально и сегодня. В этой связи необходимо отметить различие и даже оппозицию понятий «интеллектуалы - интеллигенция», обнаруживаемые уже в принципиальных отличиях «рассудочного, умственного» (intellectualis) и «понимающего, разумного» (intelligens). Сделать это тем более необходимо, так как многие отечественные «буревестники» грядущей либеральной эпохи, например, Ю. Афанасьев, Ю. Левада, Е. Боннер и др., категорично утверждают, что в новой России интеллигенции не должно быть и не будет, а будут настоящие интеллектуалы «как у них, на Западе». При этом, на фоне противоречивых и неясных по объему понятий, основным аргументом антиинтеллигенских инвектив служит тезис об интеллигентах как доморощенных «недоинтеллектуалах» (49). Видимо гротескный образ Васисуалия Андреевича Лоханкина, созданный фантазией И. Ильфа и Е. Петрова, глубоко запечатлелся в сознании «борцов» с интеллигенцией (50).

«Новое - хорошо забытое старое». В этом еще раз убеждаешься, сравнивая парадоксально схожие инвективы современных «демократов» и критиков из далекого прошлого. Так, например, один из серьезных вождей революционной интеллигенции, а затем монархист - Л.А. Тихомиров, в этом своем последнем качестве более ста лет назад поставил российской интеллигенции нелицеприятный диагноз. «Интеллигенция, - писал он, - есть прямое создание плохого ученичества, того, которое первоначально определялось способностями праздного барства , впоследствии плохо выработанного разночинства , поступившего в школу барского отрицания, и в обоих периодах - чтением легких книжек , но не самостоятельным наблюдением жизни» (51). М.П. Погодин, считавший нигилистов - «недоучившихся студентов, озлобленных семинаристов и недоучек-дилетантов» - невеждами, забывшими Бога и собирающимися «строить новое общество… на крови и в грязи», предлагал не наказывать, а воспитывать и обучать этих людей (52). Либерал Б.Н. Чичерин, подводя итоги Х1Х столетия, пришел, в частности, к выводу о том, что русский интеллигентский радикализм основан на социалистических фантазиях. Чем менее практическая жизнь дает простора для деятельности, - формулирует Чичерин мысль, посещавшую головы многих интеллектуалов от Герцена до Ленина, - тем более люди способны увлекаться теоретическими построениями . Чем более мысль стеснена, тем более в ней возбуждается ненависть ко всякому стеснению. В реакционные годы «русскому человеку нечего более делать, как фантазировать». С точки зрения Чичерина, социализм есть бессмысленное отрицание всего существующего общественного строя во имя фантастического будущего. А «вожди» радикалов, такие, например, как Чернышевский, - нахватавшиеся вершков журналисты, подобные мухам, гадящим на картину великого художника. Следы мух смываются легко, тогда как социалистическая пропаганда отравила и продолжает травить многих. Русский нигилист - это сумасшедший, проявляющий «изумительную хитрость в достижении своих бессмысленных целей», так как весь свой ум и всю свою волю направляет на то, чтобы сбить Россию с правильного пути, водворить в ней полный хаос и вызвать самую суровую реакцию. Но, - парадоксальный вывод мудрого человека, - как не бессмысленны бывают волнения и цели недоучившегося юношества, все же они выше и благороднее той тупой покорности, с которою масса русского общества переносит тяготеющий над нею произвол… (53) Три, приведенных выше, оценки «нигилистов - интеллигентов» отнюдь не исчерпывают критического заряда русских мыслителей по отношению к радикальной интеллигенции. Но и их вполне достаточно, чтобы убедиться в том, что российская интеллигенция ХIХ века характеризуется не какой-то особой интеллектуальной, умственной деятельностью, а своеобразием мышления и сознания, которые в силу объективных и субъективных причин «возвысились» до самосознания своей миссии «быть представителем и защитником интересов всего общества».

Чтобы не повторять часто встречающихся в литературе характеристик интеллектуала как специфического продукта опять же «специфического» западноевропейского развития - специалиста умственного труда, причем в определенной области, в своей четко очерченной сфере деятельности, в отличие от российского интеллигента, «прозревающего» и «пророчествующего», стремящегося хотя бы и мифологизировано «объять необъятное» (54), попробуем несколько сместить акценты в сторону технологии интеллектуальной и, в конечном счете, любой «интеллигентной» деятельности. Это позволит в определенной мере снять остроту во многом надуманного, искусственного противоречия между интеллектуальной деятельностью и «интеллигентщиной» и смело утверждать, что хотя не всякого интеллектуала можно назвать интеллигентом, в основе интеллигентности всегда интеллект, некий уровень образованности, интеллектуальной развитости. В качестве авторитета сошлемся, прежде всего, на К. Манхейма - представителя так называемой «социологии знания», которая в его изложении стала философски осмысленной и аргументированной «социологией интеллигенции». Предназначение интеллигенции - выработка относительно целостной картины общественного сознания. Выполнение этой роли предусматривает наличие ряда моментов, которые Манхейм обозначает как «характеристики ментальности открытой и флюидной страты интеллигенции». Наиболее важными здесь представляются интерпретации «образованности», «сопереживания», «скептицизма» и «неангажированности» постсредневековой интеллигенции.

Человека «делают» интеллигентом образование, профессия, положение в обществе. Но лишь образование требует осознания интересов всех людей. «Именно образованный человек сохраняет en rapport к общественным делам, а не только к своим собственным, и, в этом смысле, включен в ситуацию, касающуюся всех нас». С другой стороны, в отличие от прежних эпох, образованные люди не составляют более касту, а являются открытой стратой, доступ в которую становится возможным для все более широкого круга людей.

Современный интеллигент, по Манхейму, отличается постоянной готовностью «пересмотреть свои взгляды и пойти по новому пути». «Сопереживание - другая, существенно современная способность» интеллигента, отличающего его от схоласта, а также от одинокого мудреца. Образование, являясь источником осмысленного выхода за рамки своей собственной среды, позволяет развиваться личности через участие в мультиполярной культуре. Цена такого участия - готовность интеллигента к сохранению самообладания в состоянии неопределенности, к переосмыслению своих исходных позиций, к сомнению в абсолютах.

Если человек прежних эпох жил вне времени и без необходимости рассуждать об условиях своего существования, то период возрастающего самосознания породил новый тип мышления, целью которого уже не было обеспечение уверенности и примирение с существующими условиями жизни. Тип человека, изменяющего и преобразующего прежде всего самого себя и движимого мотивами обновления и изменения, воплотился в интеллигенте - «искателе новых перспектив». Манхейм обозначил очень важный для характеристики и русской интеллигенции момент «неангажированности». Характерная для интеллигенции тенденция подвергать сомнению и искать, а не утверждать, - подчеркивал он, - «тесно связана с тенденцией становиться над временем, занимать позицию вне и над всякой ситуацией и предвосхищать альтернативы до того, как они приобретают остроту». Однако, такая роль «неангажированного менталитета» имеет и патологические аспекты - в частности, склонность утрачивать связь с реальностью (55).

Другой пример «технологичного», функционального решения вопроса можно найти у Ю.М. Лотмана. Подчеркивая трудности определения понятия «интеллектуального», «интеллекта», Лотман усматривал первопричину этого в рассмотрении интеллектуальной деятельности в первую очередь как уникальной способности единичного человека. «А изолированный, вне любых сопоставлений стоящий объект, - по его мнению, - не может быть предметом науки. Задача, таким образом, сводится к обнаружению ряда „мыслящих объектов“, сопоставление с которыми позволило бы выделить некоторый инвариант интеллектуальности» (56). Не рассчитывая на исчерпывающее определение, Лотман ограничивается семиотическим аспектом сложного понятия интеллектуальной способности (т. е. «интеллекта»), которая, в его интерпретации, сводится к трем функциям: передаче, созданию и хранению информации. Интеллектуальная способность - это: 1. Передача имеющейся информации (текстов). 2. Создание новой информации, т. е. создание текстов, не выводимых однозначно по заданным алгоритмам из уже имеющихся, а обладающих определенной степенью непредсказуемости. 3. Память: способность хранить и воспроизводить информацию (тексты).

Вводя читателя в мир лотмановского и шире - семиотического дискурса, Умберто Эко интерпретировал первые две функции следующим образом: «Культурой управляет или система правил, или репертуар текстов, навязывающих определенные модели поведения. В первом случае комбинации дискретных единиц порождают тексты, которые считаются правильными или неправильными в зависимости от того, удовлетворяют ли они комбинаторным правилам (т. е. грамматике - А.Ш .). Во втором случае само общество производит тексты, образующие макроединицы, из которых в конце концов выводятся правила; но прежде всего тексты предлагают модели, которым можно следовать и которым можно подражать. Культура, ориентированная на грамматику, - продолжает Эко, - зависит от „Справочников“; культура, ориентированная на текст, зависит от „Книги“. Справочник - это код, который позволяет создавать новые сообщения и тексты; книга - это текст, построенный по правилам, которые пока еще не известны, но которые, стоит их проанализировать и свести к форме справочника, смогут предложить нам новые способы создания текстов» (57). Как видим, интерпретация Эко шире заявленной им же оппозиции грамматики и текста, кода и сообщения. По крайней мере, все функции создания, передачи и воспроизведения возможны лишь в случае общения, когда два (по меньшей мере) человека понимают друг друга, т. е. говорят на одном языке. И, конечно же, создание текста предполагает знание и умение пользоваться письменной знаковой системой, т. е. определенный уровень образованности.

С таких позиций интеллектуал предстает человеком диалога, создающим, передающим, воспринимающим, хранящим и воспроизводящим информацию (т. е. знаки - слова, символы - составляющие предметное поле культуры. Даже в том случае, если символ имеет вещественную природу, вполне осязаем, он не перестает быть символом).

В своих «Эссе на темы этики» Эко попытался более четко определить «функцию интеллигенции», противопоставив эмоциям, морали, верности и т. п. - рефлексию, теорию и veritas, а «интеллектуальной работе» - «интеллектуальную функцию», состоящую в том, «чтобы критически выявлять то, что представляется посильным приближением к представлению об истине». «Интеллигентская функция состоит… в том, чтобы выпячивать двусмысленности и освещать их». «Интеллектуалы», выполняющие эту функцию становятся интеллигентами. Однако Эко не сводит интеллектуальную функцию только к функции анализа. Совершенно парадоксально он заявляет о том, что «осуществляться эта функция может кем угодно, даже аутсайдером, но когда этот аутсайдер мыслит о собственном существовании и суммирует эти мысли», «в адекватных условиях интеллектуальную функцию осуществляет и старый крестьянин, который в своей деревне поддерживает память о былом, передает ее молодежи, советует, что делать принято, а что не принято… даже если этот крестьянин неграмотный и, следовательно, по паспорту не может быть интеллектуалом» (58). С таких позиций к интеллигентам можно отнести шаманов первобытных племен. Поэтому более корректной выглядит идея Ю.В. Бялого, подметившего фонетическое сходство слова «интеллигент» с английским intelligence (разведка) и назвавшего интеллигенцию смысловой разведкой и контрразведкой. «Будучи, как правило, образованной и открытой всему новому, в том числе и инокультурному смысловому полю, - рассуждает он вполне в лотмановском духе, - интеллигенция пропускает через себя этот внешний смысловой поток, сопрягает его с отечественным смысловым пространством, продумывает и проговаривает, оценивает, создает мыслительные образы и модели целостности, фильтрует второстепенное и транслирует важное в самую широкую народную гущу» (59).

С социально-психологической точки зрения культурный авангард общества могут составлять два типа людей, занимающихся интеллектуальной деятельностью. Первый - это разного рода специалисты, профессионально работающие в какой-либо сфере духовного производства или там, где доминирует высококвалифицированный умственный труд. Им свойственен, в общем, конструктивный подход к действительности, определенные устойчивые жизненная позиция, ценностные ориентации и т. п. Второй тип людей характеризуется тем, что для него момент профессионализма совершенно не существенен. Главное здесь особый стиль ментальности: рефлексия, критицизм, активная обращенность на социально значимые проблемы общественного развития. Об этом хорошо сказал Р. Пайпс: « интеллигент - это тот, кто не поглощен целиком и полностью своим собственным благополучием, а хотя бы в равной, но предпочтительно и в большей степени печется о процветании всего общества и готов в меру своих сил потрудиться на его благо… По условиям такого определения, образовательный уровень и классовое положение играют подчиненную роль… И с этой точки зрения, интеллигенция появляется везде, где существует значительное несоответствие между теми, в чьих руках находится политическая и экономическая власть, и теми, кто представляет (или считает, что представляет) общественное мнение» (60). Коротко говоря, наличие образования и забота о процветании всего общества, оппозиционность власти и выражение общественного мнения - критерии интеллигентности по Пайпсу. В данном случае понятия «интеллигенция» и «образованная часть общества», специалисты разводятся и противопоставляются как соотносительные. Но иногда эти понятия сливаются. Например, П.Н. Милюков представил отношение этих групп в виде двух концентрических кругов. «Интеллигенция, - считал он, - тесный внутренний круг; ей принадлежит инициатива и творчество. Большой круг «образованного слоя» является средой непосредственного воздействия интеллигенции. С расширением круга влияния изменяются и размер, и характер интеллигентского воздействия». Хотя Милюков не считает возможным представлять едиными ни центральное ядро интеллигенции, ни образованную среду, поскольку «первое, - как он пишет, - так многоразлично и сложно, как могут быть различны индивидуальности творчества или критики. Во втором каждая индивидуальность имеет свой собственный район влияния и подражания» (61), тем не менее, на практике получается, что по мере дифференциации образованной среды она становится, конечно, все менее однородна. Показательна в этой связи мысль М. Бубера о двух типах носителей интеллектуальной деятельности, попеременно действующих на авансцене истории: непроблематическом и проблематическом. Непроблематический тип составляют люди, стремления которых всецело обращены на объективные социальные задачи. Это личности с экстравертной (обращенной во вне) установкой, легко усваивающие ценности сегодняшнего дня и с надеждой смотрящие в будущее. Как правило, люди этого типа воплощают в себе культуру как нормально функционирующую систему. Проблематический тип составляют личности с интровертной установкой (обращенной внутрь), люди преимущественно занятые поисками самого себя, своего места в мире (62). В основном это одинокие люди, с индивидуалистическим мышлением, неспособные показать себя на деле - носители кризиса культуры, обветшания, разрушения и смены ее форм, это те натуры, по меткому выражению Гете, которые не удовлетворяют требованиям никакого положения, и которых никакое положение не удовлетворяет.

Конечно, следует иметь в виду, что было бы ошибкой рассматривать какой-либо культурный тип носителей интеллектуальной деятельности как единственный в своем роде и всегда преобладающий. В целом, устойчивое и «кризисное» сознание противостоят друг другу всюду и всегда. Поэтому очень важен ответ на вопрос о том, что же объединяет разных представителей интеллектуальной деятельности в обществе, даже если в своих социальных позициях они оказываются по разные стороны баррикад?

Применительно к российской интеллигенции Х1Х века такой ответ мы находим у С.Л. Франка в «веховской» статье «Этика нигилизма». «Русская интеллигенция, - отмечает он, - при всех недочетах и противоречиях ее традиционного умонастроения обладала доселе одним драгоценным формальным свойством: она всегда искала веры и стремилась подчинить вере свою жизнь. Так и теперь она стоит перед величайшей и важнейшей задачей пересмотра старых ценностей и творческого овладения новыми» (63). Следовательно, определяющим признаком интеллигенции, по Франку, выступает отношение к ценностям. Можно сказать, что неприятие существующей системы ценностей, поиск альтернативных ценностей, ставшие доминантой жизнедеятельности таких людей, и составляет русскую интеллигенцию как особый социальный тип нигилистов. Кстати говоря, эта «особость», избранность, фиксировалась не только в самосознании тех, кто отождествлял себя с интеллигенцией, но и теми, кто решил дать объективную, нелицеприятную зарисовку социально-политических и нравственных аспектов интеллигентского сознания. В любом случае, социальное своеобразие интеллигенции корректней определяется особенностями духовного склада, типа мировоззрения, а не местом, которое занимает эта группа «специалистов» в системе общественного производства, и не характером труда, ей свойственным. Идентичную мысль аргументировал Н.А. Бердяев. «Русская интеллигенция, - писал он, есть совсем особое, лишь в России существующее духовно-социальное образование. Интеллигенция не есть социальный класс, и ее существование создает затруднение для марксистских объяснений.

Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя идей на тюрьму, каторгу и на казнь. Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем» (64). Бердяев склоняется к тому, что интеллигенция - это духовная элита, совокупность избранных, а никакой не социальный слой «специалистов» и т. п. «профессионалов». С таким подходом к определению интеллигенции солидаризуются и другие авторы знаменитого сборника статей о русской интеллигенции «Вехи» (1909), которые вычленяют ее не по степени и не по роду образованности, а именно по духовным, идеологическим основаниям. При этом авторы «Вех», говоря об интеллигенции как духовной элите, подчеркивали, что это конкретно-исторический феномен. С точки зрения, например, С.Л. Франка, интеллигенция сохраняет свое социальное бытие до тех пор, пока не будет выстроена ею новая система ценностных ориентаций, которая сможет приобрести господствующее положение в обществе. Собственно, этим Франк определяет и исторический срок существования интеллигенции. Победа выработанных ею ценностей, их утверждение в жизни, предопределяет фатально гибель интеллигенции. Поэтому интеллигенция рассматривается Франком и его сторонниками как сугубо маргинальная группа (marginalis - находящаяся на краю). В данном случае речь идет о маргинальности не в социологическом смысле, а в социокультурном, т. е. с точки зрения исторической обреченности интеллигенции, которая призвана реализовать лишь некую значимую общественную цель, задачу и исчезнуть.

Основные черты социокультурной маргинальности интеллигенции достаточно полно раскрываются Франком в статье 1910 года «Лев Толстой и русская интеллигенция». Он отмечает целый ряд показательных маргинальных признаков интеллигенции: склонность соблазняться простотой и рациональной ясностью как залогом истины; склонность рассматривать все вопросы жизни под углом практического разума (морализм); склонность к анархическому индивидуализму, тождественному нигилизму и саморазнузданию. Самая же характерная черта господствующего умонастроения интеллигенции, по Франку, - это «стадность, коллективизм (в широком психологическом смысле слова)». В этой связи, как он пишет, можно говорить о духовном позитивизме интеллигенции, поскольку «общественности придается самодовлеющее, исчерпывающее и верховное значение» (65).

Как видим, элитистская парадигма рассмотрения интеллигенции, модная сейчас, достаточно стара, но не устарела аргументация Франка. Его рассуждения о маргинальности интеллигенции вполне вписываются в контекст современности, звучат «в унисон» если не с современной жизнью, то хотя бы с теоретической рефлексией, отражением этой жизни в обществознании. Достаточно сказать, что ряд как зарубежных, так и отечественных ученых, анализируя различные социокультурные процессы, обозначает термином «маргинальный» характеристику специфических групп, у которых можно констатировать несовпадение собственных норм и ценностей с теми, которые господствуют в обществе. Другие обращают внимание на следствия такого несовпадения, показывают, что маргинальность положения определенных групп в обществе влияет на процессы формирования структур сознания их индивидов, дает широкие возможности для развития как творческих, так и бунтарских наклонностей. По их мнению, слабая адаптация и отсутствие интереса к господствующим в данном обществе ценностям, а также слабый интерес к обладанию нормами и условностями своего сообщества обуславливают то, что маргинал не обладает той уравновешенностью, которую дает индивиду культура через воспитание и образование, через процесс социализации в рамках данной системы культурных норм и ценностей. Такая неадаптированность к условностям и нормам, позволяет обладателю маргинального сознания стать скептиком в собственном смысле слова, т. е. усомниться в самих основаниях, а не в отдельных результатах. В интеллектуальном отношении, по образному выражению Т. Веблена, маргинал становится путешественником, скитающимся по ничейной земле. Это положение на «ничейной земле» позволяет маргиналу считать любую истину условной и преходящей, а, следовательно, открывает перед ним широкие возможности выбора пути. Коротко говоря, маргинал - это исключение из правил. Однако нужно заметить, что так называемый «свободный» выбор имеет вполне объективные основания в рамках самой культуры и социума, «выталкивающих» индивида из своего круга. Более того, «традиционный» интеллектуал, включенный в производство символов своей культуры, в силу своего воображаемого положения, предполагает, что он находится в самом «центре», в той специфической точке, которая позволяет ему, как он считает, находиться «вне» и «над» символическим строем своей культуры. Именно поэтому он видит себя некоторым духовным вождем, указующим, предостерегающим, узурпирующим профитум в интеллектуальной и не только жизни. Однако такое положение «вне» и «над» культурой, даже если оно мыслится как «центральное», по сути, - та же маргинальность, так как «край» имеется не только у «левого» и «правого», но и у «верха» и «низа» (дна).

Для обывателя - «человека культуры» мир его ценностей неизменен и постоянен. Основные положения символической структуры этого мира «естественны», изменения происходят настолько незаметно, настолько растянуты во времени, что при всей противоречивости политической жизни данного народа, основные категории культуры остаются для ее субъектов неизменными. Переход же в маргинальное пространство означает, что мир культуры, в который был включен индивид, начинает распадаться. Действительно, культура всегда ассоциируется с миром «вечных ценностей» и заповедей, она всегда задает основные категории для построения картины мира, очерчивая таким образом «видимый мир», позволяя его идентифицировать и отличить от миров других культур. Мироощущение маргинала отличает, прежде всего, потеря такой целостности видения мира. В этой связи, попытки свести сущность российской интеллигенции к одному, может быть и кажущемуся главным, фактору (характеристике, черте и т. п.) представляются некорректными. Так, например, Ю.В. Бялый, чья интересная, но небесспорная статья уже цитировалась выше, вслед за Н.А. Бердяевым усматривает суть «интеллигентности» в своеобразно трактуемом «холизме», из-за которого-де проистекают все беды и достоинства российской интеллигенции. «Холизм» в его трактовке означает «целостное понимание и объяснение мира, идущее от личной ответственности за этот мир», «ощущение прямой, личной включенности в целостность»; в религиозной и социальной сферах эта черта проявляется в «соборности». Впрочем, подобный холизм, с точки зрения Бялого, рассуждающего о «традиционном холизме русского мироощущения», характерен для любого русского (российского) человека, а потому - «думанье и бормотание дьячка в храме, искание Бога в душе разбойника, накал полемики в марксистских кружках, студенческие споры о смысле жизни, кухонные посиделки с философскими дискуссиями, разговоры в курилках КБ и заводов, неспешные «тары-бары за жисть» мужиков на завалинке - все это интеллигентность» (66), а любой русский, добавим, - интеллигент. Понимая и принимая пафос этого автора, стремящегося по-своему объяснить феномен интеллигенции в пику утверждениям об интеллигенции как уродливом, нежизнеспособном и вредном порождении «российского варварства и модернизационных провалов отечественной истории», все же нельзя не заметить и не отметить некоторой односторонности и тенденциозности такой позиции. По большому счету, такая односторонность и тенденциозность - закономерное следствие любой попытки сведения многообразия к чему-то одному, пусть даже и «главному», «основному» - «холизму», «соборности» и т. п. Следствие создания некоей идеальной (абстрактной и упрощенной) модели «холистичной» интеллигенции и выстраивания (осмысления) политической истории в соответствии с этой моделью. В результате - «интеллигенция» объявляется «соборным языком России», оправданием существования которого становится «постоянное думанье и бормотание». Вряд ли с этим можно согласиться. Стремление объяснить «многое через одно» приводит к парадоксальным выводам, согласно которым даже потеря целостности видения мира (то самое бяловское «бормотание», нечеткое, рыхлое, алогичное и нетематизированное) становится «просто оборотной стороной вообще российского и конкретно - интеллигентского холизма», не позволяющего «ограничить мышление «на тему» рамками исключительно этой темы» (67). Представляется, что «холизмом» (в строгом, философском значении этого слова означающем учение о целостности) страдает сам автор, когда пытается характеризовать различные аспекты бытия интеллигенции, повторяющей, в его интерпретации, судьбу русского народа в целом, как упрощение и обособление всеохватывающей целостности.

Известная даже Бялому «открытость» интеллигенции, в реальной жизни всегда приводила, приводит и будет приводить не к «холизму», а скорее к эклектизму, фрагментарности и незаконченности ее мироощущения. Более того, дистанцируясь от господствующих институтов и ценностей, «всегда-оппозиционная-интеллигенция» ставит себя в положение маргинала, становится «исключением из правил», так как социум, в свою очередь, также выстраивает по отношению к маргиналу репрессивную дистанцию.

Особость русской интеллигенции ХIХ века обнаруживается во всем: в духовной оппозиции официальному порядку; в минимально подчиненных государственному контролю сферах деятельности - литературе, самоуправлении, «студенчестве», «конспирациях»; даже в преобладающем юном возрасте «нигилистов». Абсолютно прав М.А. Колеров, вслед за авторами «Вех», утверждающий, что «маргинальность интеллигенции подчеркивает ее внутреннюю «беззаконность», даже формальное выпадение из «плана государственной жизни», воспитывает ее антигосударственные инстинкты и психологию преследуемого, сектанта и еретика, утверждает жесткий корпоративный диктат в поведении и идеях, наконец, чисто рационалистическое отношение к жизни увенчивается механицистическим представлением об обществе, ведет к непременному насилию в «общественном переустройстве» (68).

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. См. подр.: Новиков А.И. Нигилизм и нигилисты. Л., 1972.

2. См.: Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993. С. 94–95.

3. Набоков В. Другие берега. М., 1989. С. 183.

4. Франк С.Л. Религиозно-исторический смысл русской революции // Начала. 1991. № 3. С. 63.

5. См.: Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993. С. 63.

6. См.: Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей (1884–1888). М., 1995. С. 35–38, 41–43.

7. Григорьев А. Мои литературные и нравственные скитальчества // Аполлон Григорьев . Воспоминания. М., 1988. С. 60–61.

8. Катков М.Н. Сочинения в стихах и прозе графини С.Ф. Толстой // Отечественные записки. Т. XII. СПб., 1840. № 10. Отд. V. Критика. С. 17.

9. Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 3. М., 1954. С. 213–214.

10. Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 3. М., 1954. С. 186.

11. Страхов Н.Н. «Слово и дело» (1863, янв.) // Страхов Н. Из истории литературного нигилизма 1861–1865. СПб., 1890. С. 203.

12. Писарев Д.И. Схоластика XIX века // Писарев Д.И. Сочинения: В 4 т. Т. 1. М., 1955. С. 135.

13. См.: Писарев Д.И. Цветы невинного юмора // Там же. Т. 2. М., 1955. С.338–339; Пушкин и Белинский // Там же. Т. 3. М., 1956. С. 306 и др.

14. Тургенев И.С. Литературные и житейские воспоминания…V. По поводу «Отцов и детей» // Тургенев И.С. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 10. М., 1956. С. 347.

15. См.: Чернышевский Н.Г. Мои свидания с Ф.М. Достоевским // Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 5–6.

16. См., например: Бердяев Н. Духи русской революции // Вехи. Из глубины. М., 1991.

17. Кропоткин П.А. Записки революционера. М.,1988. С. 284.

18. См.: Водовозова Е.М. На заре жизни: В 2 т. Т. 2. Мемуарные очерки и портреты. М., 1987. С. 166–173, 197–198, 205–207 и др.

19. Скабичевский А.М. Литературные воспоминания. М.-Л., 1928. С. 250.

20. Ковалик С.Ф. Революционное движение семидесятых годов и процесс 193-х. М., 1929. C. 109.

21. См.: Короленко В.Г. История моего современника. М., 1985. Т. 1–2. С. 486–487.

22. См.: Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. 13. М., 1952. С. 437.

23. Лотман Ю.М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция // Из истории русской культуры. Т. V (XIX век). М., 1996. С. 399.

24. См.: Вехи. Из глубины. М.,1991. С. 36, 193, 157.

25. Тихомиров Л.А. Борьба века. М., 1895. С. 8.

26. Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909–1910. М., 1991. С. 160.

27. См.: Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 67, 158, 164–165.

28. Достоевский Ф.М. Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 26. Л., 1984. С. 129.

29. Федотов Г.П. Судьба и грехи России: в 2 т. Т. 1, СПб., 1992. С.70–71.

30. Кравчинский С.М. (Степняк) . Подпольная Россия // Кравчинский С. (Степняк). Сочинения: в 2 т. Т. 1, М., 1958. С. 542.

31. Рефрен многих произведений «революционеров».

32. См.: Тихомиров Л.А. Социально-политические очерки. Очерк 1. Гражданин и пролетарий. М., 1908. С. 4.

33. См.: Ткачев П.Н. Что такое партия прогресса (по поводу «Исторических писем» П.Л. Лаврова) // Ткачев П.Н. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М., 1975. С. 508.

34. День. 1864. № 31. Цит. по: Страхов Н. Определение нигилизма // Страхов Н. Из истории литературного нигилизма 1861–1865. СПб., 1890. С. 452.

35. См.: Нордстет И. Словарь российский с немецким и французским переводами. Ч. II. СПб., 1782. С. 694.

36. Подробнее об этом см.: Вердеревская Н.А. О разночинцах // Из истории русской культуры. Т. V (XIX век). М., 1996. С. 452, 456–457, 459–461.

37. Даль В.И. Толковый словарь. Т. 4. М., 1935. С. 39.

38. Плеханов Г.В. Н.Г. Чернышевский. Введение [к немецкой книге 1894 г.] // Плеханов Г.В. Избранные философские произведения: в 5 т. Т. 4. М., 1958. С. 60.

39. Ткачев П.Н. Письмо к редактору журнала «Вперед!» // Ткачев П.Н. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1976. С. 24–25.

40. Михайловский Н.К. Записки профана // Михайловский Н.К. Полное собрание сочинений: В 10 т. Изд. 4-е. Т. 3. СПб., 1909. С. 771.

41. По крайней мере, именно в таком смысле использовал термин «интеллигенция» А.Ф. Лосев. См.: Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 65, 83–88, 162; 444, 571–573 и др.

42. См.: Эко У. Быть интеллигентом в России - знак противостояния // Литературная газета. 1998. 13.05. № 18–19. С. 3.

43. См.: Соколов К.Б. Мифы об интеллигенции и историческая реальность // Русская интеллигенция. История и судьба. М., 1999. С. 202.

44. Боборыкин П.Д. Подгнившие «вехи» (Конспект публичной лекции) // В защиту интеллигенции. Сб. ст. М., 1909. С. 129–132, 134–135. Боборыкин был не одинок. В подобной парадигме рассуждал, например, и Д.Н. Овсянико-Куликовский: «интеллигенция, т. е. образованная и мыслящая часть общества, создающая и распространяющая общечеловеческие духовные ценности». См.: Овсянико-Куликовский Д.Н. Введение к «Истории русской интеллигенции» // Овсянико-Куликовский Д.Н. Собрание сочинений. Т. 7. СПб., 1910. С. V.

45. Иванов-Разумник Р.И. Иванов-Разумник Р.И.

46. Кольцов И. (Тихомиров Л.А.) В защиту интеллигенции // Дело. 1882. № 4. Отд. II. С. 1, 2, 12, 13, 26, 28.

47. Тихомиров Л.А. Что делать нашей интеллигенции? // Русское обозрение. 1895. № 10. С. 866–867, 869, 877, 878.

48. Иванов-Разумник Р.И. Введение. Что такое интеллигенция? // Иванов-Разумник Р.И. История русской общественной мысли: В 2 т. Т. 1. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. СПб., 1911. С. 7–8.

49. См.: Бялый Ю. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия ХХI. 1997. № 5–6. С. 5.

50. Персонаж «Золотого теленка» был выгнан из пятого класса гимназии «за неуспешность», никогда нигде не работал, «сидел на шее» у жены - т. е. вел исключительно интеллектуальный образ жизни и потому причислял себя к социальной прослойке интеллигенции. Подолгу простаивая перед книжным шкафом (в котором «по ранжиру вытянулись дивные образцы переплетного искусства»), он думал: «Рядом с этой сокровищницей мысли делаешься чище, как-то духовно растешь». Поротый на кухне соседями по коммуналке, во время экзекуции Васисуалий вполне «интеллигентски» (по мнению наших великих сатириков) размышлял: «Может, именно в этом искупление, очищение, великая жертва… Может быть, так надо. Может быть, именно в этом великая сермяжная правда» (См.: Ильф И., Петров Е. «Золотой теленок». Глава ХIII «Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции»).

51. Тихомиров Л.А. К вопросу об интеллигенции // Тихомиров Л.А. Критика демократии. М., 1997. С. 591.

52. См.: Погодин М.П. Простая речь о мудреных вещах. М., 1873. Отдел III. С. 19, 135.

53. Чичерин Б.Н. Россия накануне ХХ столетия. Изд. 4-е. СПб., 1904. С. 17, 19, 26–27.

54. См. об этом: Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века. М., 1998. С. 3, 173, 214, 217.

55. См.: Манхейм К. Проблема интеллигенции. Исследование ее роли в прошлом и настоящем. Ч. II. М., 1993. С. 5–6, 31, 33–34, 36–38, 59.

56. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек–текст–семиосфера–история. М., 1996. С. 2.

57. Эко У. Предисловие к английскому изданию // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семиосфера-история. М.,1996.

58. Эко У. Пять эссе на темы этики. СПб.,1998; Эко У. Быть интеллигентом в России - знак противостояния // Литературная газета. 1998. 13.05. № 1. 8–19 (5699). С. 3.

59. Бялый Ю. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия ХХI. 1997. № 5–6. С. 9.

60. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 330.

61. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вехи; Интеллигенция в России: Сб.ст. 1909–1910. М.,1991. С. 298.

62. См.: Бубер М. Проблема человека // Бубер М. Два образа веры. М., 1995. С. 227–232.

63. Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи; Интеллигенция в России; Сб. ст. 1909–1910. М., 1991. С. 184.

64. Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М.,1990. С. 64

65. Франк С.Л. Лев Толстой и русская интеллигенция // Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 444.

66. См.: Бялый Ю. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия ХХI. 1997. № 5–6. С. 8–9.

67. Бялый Ю. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия ХХI. 1997. № 5–6. С. 9–10.

68. Колеров М.А. «Отщепенство» интеллигенции: от великих реформ к «Вехам» // Россия и реформы: 1861–1881. М.,1991. С. 69–70.

© Все права защищены

Русский нигилизм

Нигилизм есть характерно русское явление, в такой форме неизвестное Западной Европе. B узком смысле нигилизмом называется эмансипационное умственное движение 1860-х годов и его главным идеологом признается Писарев. Тип русского нигилиста был изображен Тургеневым в образе Базарова. Но в действительности нигилизм есть явление гораздо более широкие, чем писаревщина, его можно найти в подпочве русских социальных движений, хотя нигилизм сам по себе не был социальным движением. Нигилистические основы есть у Ленина, хотя он и жил в другую эпоху. Мы все нигилисты, говорил Достоевский.

Русский нигилизм отрицал Бога, дух, душу, нормы и высшие ценности. И тем не менее нигилизм нужно признать религиозным феноменом. Возник он на духовной почве православия, он мог возникнуть лишь в душе получившей православную формацию. Это есть вывернутая наизнанку православная аскеза, безблагодатная аскеза. B основе русского нигилизма, взятого в чистоте и глубине, лежит православное мироотрицание, ощущение мира лежащия во зле, признание греховности всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка в искусстве, в мысли. Подобный православной аскетике нигилизм был индивидуалистическим движением, но также был направлен против творческой полноты и богатства жизни человеческой индивидуальности. Нигилизм считает греховной роскошью не только искусство, метафизику, духовные ценности, но и религию. Все силы должны быть отданы на эмансипацию земного человека, эмансипацию трудового народа от непомерных страданий, на создание условий счастливой жизни, на уничтожение суеверий и предрассудков, условных норм и возвышенных идей, порабощающих человека и мешающих его счастью. Это - единое на потребу, все остальное от лукавого.

B умственной сфере нужно аскетически довольствоваться естественными науками, которые разрушают старые верования, низвергают предрассудки, и политической экономией, которая учит организации более справедливого социального строя. Нигилизм есть негатив русской апокалиптичности. Он есть восстание против неправды истории, против лжи цивилизации, требование, чтобы история кончилась и началась совершенно новая, внеистореская или сверхисторическая жизнь. Нигилизм есть требование оголения, совлечения с себя всех культурных покровов, превращение в ничто всех исторических традиций, эмансипация натурального человека, на которого не будет более налагаться никаких оков.

Умственный аскетизм нигилизма нашел себе выражение в материализме, более утонченная философия была объявлена грехом. Русские нигилисты 60-х годов - я имею в виду не только Писарева, но и Чернышевского, Добролюбова и др, - были русскими просветителями, они объявили борьбу всем историческим традициям, они противополагали «разум», существование которого в качестве материалистов признавать не могли, всем верованиям и предрассудкам прошлого. Но русское просветительство, по максималистическому характеру русского народа, всегда оборачивалось нигилизмом. Вольтер и Дидро не были нигилистами. B России материализм принял совсем иной характер, чем на Западе. Материализм превратился в своеобразную догматику и теологию. Это поражает в материализме коммунистов. Но уже в 1860-х гг. материализм получил эту теологическую окраску, он стал морально обязательным догматом и за ним была скрыта своеобразная нигилистическая аскеза. Был создан материалистический катехизис, который был усвоен фанатически широкими слоями левой русской интеллигенции. Не быть материалистом было признано нравственно подозрительным. Если вы не материалист, то значит, вы за порабощение человека и народа.

Отношение русских нигилистов к науке было идолопоклонническим. Наука, - под которой понимались, главным образом, естественные науки, в то время окрашенные в материалистический цвет, - стала предметом веры, она была превращена в идол. B России в то время были и замечательные ученые, которые представляли особенное явление. Но нигилисты-просветители не были людьми науки. Это были верующие люди и догматически верующие. Менее всего им свойствен был скептицизм. Методическое сомнение Декарта мало подходит к нигилистам, да и вообще к русской природе. Типический русский человек не может долго сомневаться, он склонен довольно быстро образовывать себе догмат и целостно, тотально отдавать себя этому догмату. Русский скептик есть западный в России тип. B русском материализме не было ничего скептического, он был верующим.

B нигилизме в деформированном виде огразилась еще одна черта русского православного религиозного типа - нерешенность на почве православия проблемы культуры. Аскетическое православие сомневалось в оправданности культуры, склонно было видеть греховность в культурном творчестве. Это сказалось в мучительных сомнениях великих русских писателей относительно оправданности их литературного творчества. Религиозное, моральное и социальное сомнение в оправданности культуры, есть характерно русский мотив. У нас постоянно сомневались в оправданности философского и художественного творчества. Отсюда борьба против метафизики и эстетики. Вопрос о цене, которой покупается культура, будет господствовать в социальной мысли 70-х годов. Русский нигилизм был уходом из мира, лежащего во зле, разрывом с семьей и со всяким установившимся бытом. Русские легче шли на этот разрыв, чем западные люди. Греховными почитались государство, право, традиционная мораль, ибо они оправдывали порабощение человека и народа. Замечательнее всего, что русские люди, получившие нигилистическую формацию, легко шли на жертвы, шли на каторгу и на виселицу. Они были устремлены к будущему, но для себя лично они не имели никаких надежд, ни в этой земной жизни, ни в жизни вечной, которую они отрицали. Они не понимали тайны Креста, но в высшей степени были способны на жертвы и отречение. Они этим выгодно отличались от христиан своего времени, которые проявляли очень мало жертвоспособности и были соблазном, отталкивающим от христианства. Чернышевский, который был настоящим подвижником в жизни, говорил, что он проповедует свободу, но для себя никакими свободами никогда не воспользуется, чтобы не подумали, что он отстаивает свободы из эгоистических целей. Удивительная жертвоспособность людей нигилистического миросозерцания свидетельствует о том, что нигилизм был своеобразным религиозным фенюменом.

Не случайно в русском нигилизме большую роль играли семинаристы, дети священников, прошедшие православную школу. Добролюбов и Черньшевский были сыновья протоиереев и учились в семинации. Ряды разночинной «левой» интеллигенции у нас пополнялись в сильной степени выходцами из духовного сословия. Смысл этого факта двоякий. Семинаристы через православную школу получали формацию души, в которой большую роль играет мотив аскетического мироотрицания. Вместе с тем в семинарской молодежи второй половины 50-х годов и начала 60-х годов назревал бурный протест против упадочного православия XIX века, против безобразия духовного быта, против обскурантской атмосферы духовной школы. Семинаристы начали проникаться освободительными идеями просвещения, но проникаться по-русски, т. е. экстремистски, нигилистически. Немалую роль тут играло и rеssiаntimеnt семинаристов к дворянской культуре.

Вместе с тем в молодежи пробудилась жажда социальной правды, которая была в ней порождением христианства, получившего новую форму. Семинаристы и разночинцы принесли с собой новую душевную структуру, более суровую, моралистическую, требовательную и исключительную, выработанную более тяжелой и мучительной школой жизни, чем та школа жизни, в которой выросли люди дворянской культуры. Это новое молодое поколение изменило тип русской культуры. Тип культуры шестидесятников, Добролюбова, Чернышевского, нигилистов, возраставшей революционной интеллигенции был пониженный по сравнению с типом дворянской культуры 1830-х и 1840-х годов, культуры Чаадаева, И. Киреевского, Хомякова, Грановского, Герцена. Культура всегда образуется и достигает более совершенных форм путем аристократического отбора. Демократизуясь, распространяясь в ширь на новые слои, она понижается в своем уровне и лишь позже, путем переработки человеческого материала, культура может опять повыситься.

B малых размерах в слое интеллигенции в 1860-е годы в России произошел тот же процесс, который в широких, всенародных масштабах произошел в русской революции. Изменение типа культуры выразилось прежде всего в изменении направления сознания и тем культуры. Это было предрешено уже Белинским в последний период его развития. «Идеалисты» 1840-х годов интересовались, главным образом, гуманитарньгми науками, философией, искусством, литературой. Нигилисты 1860-х годов интересовались, главным образом, естественными науками и политической экономией, что определило уже интересы коммунистического поколения русской революции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Истоки и смысл русского коммунизма автора Бердяев Николай

Из книги Постмодернизм [Энциклопедия] автора Грицанов Александр Алексеевич

НИГИЛИЗМ НИГИЛИЗМ (лат. nihil - ничто) - исходно - одна из характерных черт буддистской и индуистской философии. Согласно присущему им Н. (или пессимизму), в посюстороннем мире в принципе не присутствует изначальная реальность, ибо она не имеет имени и формы; оформленной же и

Из книги Бунтующий человек автора Камю Альбер

Из книги Инерция страха. Социализм и тоталитаризм автора Турчин Валентин Фёдорович

НИГИЛИЗМ И ИСТОРИЯ В течение ста пятидесяти лет метафизического бунта и нигилизма вновь и вновь под различными масками упорно являл свое изможденное лицо человеческий протест. Все, восставшие против удела человеческого и его творца, утверждали одиночество человека,

Из книги Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей автора Ницше Фридрих Вильгельм

Марксистский нигилизм Многих приверженцев марксизма привлекают в нем его пози­тивные аспекты: социалистические идеалы и решимость искать действенные методы для их осуществления. Однако нигилисти­ческий аспект марксизма - это его важнейшая черта, определя­ющая

Из книги Манифест философии автора Бадью Ален

I. Нигилизм

Из книги Возвращение примитива [Антииндустриальная революция] автора Рэнд Айн

5. Нигилизм? Мы не согласны ни с тем, что слово «техника», даже если заставить откликнуться в нем греческое?????, пригодно, чтобы указать на сущность нашего времени, ни с тем, что имеется некоторое полезное для мысли соотношение между «планетарным господством техники» и

Из книги Писарев автора Демидова Нина Васильевна

14. Мультикультурный нигилизм Питер ШварцЧтобы подняться выше первобытного уровня, человеку пришлось осознать факт существования ценностей. Каждый шаг вперед требовал понимания не только того, как сделать этот шаг, но и того, почему это действие представляет ценность,

Из книги Конец стиля автора Парамонов Борис Михайлович

V. Нигилизм и реализм В условиях тюремного режима продолжало формироваться мировоззрение Писарева. Друзья и сотрудники по «Русскому слову» часто навещали его, приносили ему книги, журналы, письма и вести с воли. В письмах к матери Писарев неоднократно упоминал, что,

Из книги Расовый смысл русской идеи. Выпуск 2 автора Авдеев В. Б.

Из книги Сочинения [сборник] автора Бердяев Николай

В. Л. Махнач с. Н. Марочкин Русский город и русский дом Где жить русскому народу? Человеку современного биологического вида около 40 тыс. лет. Из них более семи тысяч лет человек живет в городе. Знаменитый Иерихон, древнейшие городские поселения на Кипре и в южной части

Из книги Философский словарь автора Конт-Спонвиль Андре

Глава II. Русский социализм и нигилизм

Из книги По ту сторону добра и зла. Воля к власти (сборник) автора

VII. Формализм и нигилизм Одна из инкарнаций смысла?– технические изобретения. Если в театрализованной социокультуре смысл воплощает себя так, как будто бы он был всего-навсего значением, утаивая свою амбивалентность (мы значим что-то, исполняя публичныe роли, но никогда

Тематические материалы:

Обряд имянаречения у славян Что такое имянаречение

Гадание для девочек на листе бумаги

«Вы не туда идете!» Обращение архиеп. Лонгина (Жара) к депутатам Рады об автокефалии УПЦ. Архиепископ лонгин (жар): «ничего не бойтесь

Презентация - иммануил кант и его концепции

Основные положения философии фомы аквинского Аристотель и фома аквинский сравнение

Откровения физика, вернувшегося с того света

Лекция: Роль личности в истории: история и теория вопроса

Молитвы на все случаи жизни!

Обновлено: 22.12.2023

103583

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter